– Хорошая девушка, хозяин, хотя и некрасивая. Очень работящая. Старше меня, конечно. Но хорошая девушка. Я думаю, тебе бы она понравилась.

Их совместных накоплений как раз хватило, чтобы арендовать маленький домик на краю торфяника. Они устроились так, как задолго до этого устроилась его сестра Бетти, но с меньшим количеством денег и в более тяжелом месте. Поначалу дела шли довольно неплохо. Дейви каждый день работал, как и его жена. Они держали несколько свиней, кур и козу, выращивали бобы на своем клочке земли и добывали торф из торфяника. Но затем Лиса забеременела и через некоторое время уже не смогла работать. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, но им удалось выжить. Потом свиньи заболели, что нанесло смертельный удар их надеждам.

Родилась двойня, два мальчика. Алиса, не имевшая возможности хорошо питаться, потеряла молоко. Козье молоко малюткам не подошло, и они вынуждены были покупать коровье молоко, чтобы кормить сыновей. Новых свиней они не могли купить. Они жили на бобах, яйцах и капусте, но Алиса начала слабеть и нуждалась в лучшей пище. Они зарезали одну курицу, так что у них стало меньше яиц, затем другую. Потом хозяин их домика и земли вокруг заявил им, что в конце года он отказывает им в аренде, так как он хотел улучшить землю. Дейви стал поспешно искать место, но человек с женой и двумя малышами нигде не требовался, ибо всегда можно было нанять одинокого.

– Оспа пришла почти как освобождение, – признался Дейви.

Он отвернулся от свечи, и лицо его нельзя было различить в темноте.

– Вначале один ребенок заболел, потом второй. Алиса ухаживала за ними. Она держалась молодцом и никогда не показывала своих слез. Потом и она свалилась. Голод ослабил ее. Они все умерли в течение нескольких часов. Только Богу известно, зачем я остался жив. Бог держит это в тайне.

Таким образом я продал все, что мы имели, мебель, какая была, одеяла, горшки и оплатил похороны. У нее было так мало хорошего в жизни. Я хотел хотя бы похоронить ее достойно. Бедняжка.

Наступило долгое молчание. Они съели весь ужин. Оставалось только вино.

Дейви сказал застенчиво:

– Я не привык к вину, хозяин. Оно развязывает мне язык.

– Дейви, поедем домой со мной, – неожиданно предложил Матт.

Дейви посмотрел на него, и Матт понял, что он ждал этого предложения.

– Будешь работать у меня, – добавил Матт, зная, что гордость Дейви должна быть удовлетворена.

– Каким образом? – спросил Дейви. Матт развел руками.

– Боже, я не знаю. Будешь моим управляющим, дворецким, старшим лакеем, слугой, приказчиком. Я не знаю. Будь моей правой рукой. Будь моим другом. Ты мне нужен, Дейви. Я не знаю, как назвать эту потребность.

Дейви выговорил медленно:

– Я должен поверить тебе, Матт. Это смешно? Я не могу позволить себе быть гордым. Но у меня ничего нет в мире – и это единственное, что я могу себе позволить.

– Я хочу помочь тебе, потому что люблю тебя, – ответил Матт просто, – но я говорю только правду. Я нуждаюсь в тебе. Я всегда нуждался в тебе. Знаешь, у меня никогда не было брата. У меня нет никого, кто бы помог мне.

Дейви смотрел на него, и выражение его лица смягчилось. В нем не было отрицания такого великодушия. Его глаза наполнились слезами, которым он до сих пор не давал волю. Он не назвал его «хозяин» ни сейчас, ни потом. Он положил свою руку на стол, и Матт Положил свою сверху. Дейви сказал:

– Я поеду с тобой. Я буду служить тебе всем, чем смогу. Спасибо.

Матт потряс головой, не в силах говорить. Дейви добавил:

– Сейчас я обязан тебе жизнью. Однажды я верну тебе долг.

Карелли стоял под скудным укрытием трехфутовой каменной стены на набережной гавани в Сент-Омере и все сильнее съеживался в плаще от пронизывающего февральского ветра. Все вокруг него было серым: серые стены гавани, серая вода, шлепающая с холодным жирным звуком по пристани, стального цвета небо, разорванное на огромные лохмотья дождевых облаков поднявшимся ветром, и за гаванью беспокойная, вспененная пустыня моря. Дальше лежала Англия, зеленая Англия, их цель, и Карелли всматривался голодным взглядом в пелену дождя, словно мог заметить проблеск своей родины.

Скоро стемнеет, и опять наступит время обхода своих людей до того, как можно будет вернуться в тесную каморку в городе. Казалось, они жили здесь всегда, ничего не делая. Людям Карелли не повезло. Они оказались среди первых, прибывших в Сент-Омер, так что им выпал жребий ожидать подхода других. Весь февраль французские и ирландские солдаты собирались здесь и в Данкерке, куда через некоторое время также прибыли корабли. План заключался в том, чтобы избегнуть любого случайного скопления кораблей и людей, которое могло бы вызвать тревогу у возможных английских шпионов о предстоящем вторжении, потому что генерал Кадоган находился в Остенде и постоянно поддерживал связь с Уайтхоллом. Так что сбор продолжался, а первоприбывшие ждали.

К счастью, люди Карелли пребывали в хорошем расположении духа, несмотря на пререкания и перебранку в верхах. Фларбин и де Гас были на ножах с самого начала. Адмирал Фларбин считал, что весь план безрассуден, потому что, как он говорил, не было никакой гарантии на поддержку в Шотландии, ни одного надежного порта для них, где они могли бы безопасно высадиться, ни одного подходящего пути для отхода в случае неудачи, так как их тяжелые транспортные корабли медлительны и плохо управляемы в непогоду. До сих пор король и министр морского флота принимали его советы заменить как можно больше транспортных кораблей на быстрые легкие каперы. Однако Фларбин, ответственный за морскую сторону предприятия, все еще ссорился с генералом де Гасом, ответственным за армию, из-за шума и активности солдат, что по его словам, обязательно привлечет к ним внимание.

Находясь в Сент-Омере, Карелли воспользовался возможностью посетить своего дядю Эдмунда, брага Кловиса, в духовной семинарии. Эдмунд, седой с выбритой тонзурой на голове, тепло принял Карелли. Они какое-то время поговорили о семейных делах, а затем разговор незаметно перешел к обсуждению вторжения. Карелли нашел, что Эдмунд хорошо информирован о текущих делах, так как его положение пожизненного корреспондента семьи побудило его создать сеть осведомителей. Он не разделял оптимизма в отношении шансов на успех.

– Время выбрано, конечно, верно. Союз вызвал недовольство шотландцев, и король получил большинство. К тому же существует большая враждебность в обеих странах к идее ганноверской преемственности, – говорил Эдмунд, – но я боюсь, что Фларбин в какой-то степени прав. Шесть тысяч солдат недостаточно без твердого обещания помощи в Шотландии, а несмотря на усилия Хука, ни один не дал своего обещания вступить в армию, когда король высадится. Хук хороший человек, – добавил он, – но его энтузиазм на деле ведет к преувеличению степени поддержки в Шотландии.

– Но сейчас самое время, вы говорите? – спросил Карелли. – В конечном счете, если не сейчас, то когда?

Эдмунд посмотрел на него с грустью.

– Я боюсь, что когда бы король ни попытался вновь завоевать трон, он вынужден будет полагаться на помощь короля Франции. А это значит начинать борьбу, когда к ней готов король Людовик. Будет ли попытка успешной или неудачной, для короля Франции неважно. Он желает при любом развитии событий отвлечь внимание от Фландрии, понимаешь, и надеется, что Англия будет вынуждена отозвать корабли и людей, что даст, таким образом, преимущество Людовику, шанс вновь завоевать землю, потерянную им из-за Мальборо. Карелли был потрясен.

– Вы не правы, я уверен. Король Франции предан нашему королю и не желает ничего большего, как только помочь ему вновь занять принадлежащее ему по праву место.

– И это тоже, конечно.

Карелли думал об этом разговоре, когда наблюдал, как свет медленно гаснет на сером небе. Он не любил решать подобные запутанные дела, он хотел, чтобы жизнь протекала просто. «Возможно, Эдмунд не прав», – думал он. Из-за моря прилетела чайка. Она пронеслась со свистом, развернулась с отчаянным креном и хлопнула крыльями о стену, неуклюже приземлившись в нескольких ярдах от Карелли. Чайка качалась под порывами ветра, пока не обосновалась прочно на стене. Затем она повернула голову в сторону и настороженно уставилась на Карелли своими темными холодными глазами. Карелли чувствовал, как холод пробирается внутрь через щель между воротником плаща и шеей и неожиданно подумал о Рождестве в Венеции, пылающем камине, о ярко освещенных комнатах, почти таких же светлых, как летний день, так много свечей было в них. И еще он подумал о певчей птице в золотой клетке, подаренной Диане в этом году.