– Разумеется, сэр, – почтительно ответил он. – Но когда милорд Ньюкасл явился вербовать новобранцев, а кое-кто из людей заявил ему вот это же самое, что, мол, они нужны дома, чтобы защищать собственные стены, он им и говорит: «Защищать от кого?» А когда они ему ответили, что от врага, он сказал: «Да вы что, ребята, ведь самое лучшее место бить врага – это поле битвы, а единственный путь попасть на битву – это вступить в армию». Так что, конечно, после этого нам пришлось пойти.

– Пришлось? – переспросил Эдмунд. Фрэнсис, не заметив тона его голоса, продолжал:

– Он прав, разумеется: случается так, что человек должен идти навстречу опасности, а не сидеть дома и дожидаться ее. Даже Арабелла в конце концов поняла это.

– Она очень расстроилась, узнав, что ты уходишь? – спросила Мэри-Эстер.

– Фрэнсис женился на своей кузине Арабелле Морлэнд всего несколько месяцев назад.

– Поначалу, конечно, но спустя некоторое время она привыкла к моему отсутствию, поскольку, видишь ли, почувствовала себя хозяйкой. А кроме того, счастливая судьба помогла нам поднять ей настроение: я вот все приберегаю эту новость, Отец, мадам, Арабелла ждет ребенка!

– О, Фрэнсис, вот уж действительно превосходная новость! Но как же для нее печально, что тебе придется быть вдалеке от дома, – заметила Мэри-Эстер.

– Да, – беззаботно ответил Фрэнсис, – но к тому времени, как родится младенец, я надеюсь вернуться. Эта война не может продлиться дольше. К сбору урожая с ней будет покончено.

Эдмунд встал.

– Сомневаюсь, что даже твое присутствие в армии ускорит завершение войны к этому сроку, – гневно произнес он. – Я крайне возмущен тем, что ты добровольно идешь сражаться. Твое место дома, в имении, которое я доверил тебе. Если бы я знал, сколь низко ты ценишь этот дар, я бы распорядился им более осмотрительно.

Фрэнсис в изумлении уставился на отца.

– Сэр, – запротестовал он, – вы просто не понимаете…

– Я отлично все понимаю. Я отправил тебя в Лисий Холм, потому что ему угрожала опасность, и я считал твое присутствие там необходимым для его защиты. А ты бросил его на попечение беременной женщины и нескольких слуг! Следовательно, я вынужден считать, что либо ты сомневаешься в правильности моего суждения, либо тебе совершенно безразличен мой дар.

Фрэнсис побагровел от гнева и страдания.

– Нет, сэр, ни то и ни другое, – страстно ответил он. – Я полагал, что войдя в лета, я вправе иметь собственное мнение о том, в чем более всего состоит мой долг.

– И ты еще смеешь говорить мне о долге?! Да разве ты не знаешь, что первый долг сына – повиноваться своему отцу? Все, чем ты владеешь, ты получил из моих рук! А может быть, ты замыслил проложить себе в этом мире иной путь, поскольку ты так крепко полагаешься на свое суждение и так мало – на мое?

Фрэнсис уже готов был выпалить не менее резкий и гневный ответ, но тут его внимание отвлекли какое-то неожиданное движение и возглас. Гетта вонзила иголку себе в палец и вскочила на ноги, держа руку далеко на отлете, чтобы не закапать кровью свое шитье. Со стороны это выглядело ничтожнейшей случайностью, но когда Фрэнсис взглянул на нее, она перехватила его взор и с мольбой в глазах покачала головой. Никто не заметил этого жеста, кроме него, и потому Фрэнсис, прикусив губу, лишь пробормотал негромко:

– Нет, сэр. Эдмунд отвернулся.

– Я еще поговорю, с тобой попозже. Не возвращайся в Йорк, пока не повидаешься со мной… возможно, у меня будут кое-какие поручения для тебя в городе.

С этим он и оставил их. После недолгого молчания Мэри-Эстер мягко сказала:

– Фрэнсис, ты поступил нехорошо.

– Он обвинил меня в неблагодарности, – сердито пробурчал Фрэнсис.

Мэри-Эстер покачала головой.

– А в чем ты едва не обвинил его? В измене? Я же видела, что эти слова уже трепетали у тебя на губах. И если бы Гетта тебя не остановила, ты бы высказал ему свои взгляды на долг мужчины перед его королем, – она посмотрела на Гетту, сосавшую палец. – Бедный мой ягненочек… больно?

– Не очень, – отозвалась Гетта.

Анна, толком не понимавшая, что происходит, вскочила и зашагала туда-сюда по комнате.

– По-моему, отец больно уж зло говорил с бедным Фрэнком. Будь я мужчиной, я бы тоже вступила в королевскую армию… И к тому же Фрэнк, по-моему, выглядит просто замечательно со своими офицерскими нашивками, – она снова кинулась к брату и с нежностью повисла у него на шее. – Ах, дорогой Фрэнк, почему бы тебе не привезти сюда кого-нибудь из своих друзей-офицеров? Пригласи их в гости, ну, пожалуйста, пожалуйста! Мы теперь вообще никого не видим, и отец так неприветлив, что никто с нами и не общается. Я ведь никогда не выйду замуж, если не познакомлюсь с какими-нибудь молодыми людьми.

– Перестань, Анна, не подобает тебе так говорить, – резко оборвала ее Мэри-Эстер.

Но Анна ничуть не смутилась.

– Да-да, – продолжала девушка, – я слышала, что лорд Ньюкасл – весьма элегантный джентльмен, настоящий придворный. А если бы он устроил здесь свой штаб, то, возможно, он стал бы устраивать приемы, и тогда Фрэнсис мог бы брать меня с собой.

– Ах, Анна такая глупая со своей вечной болтовней про танцы и приемы, – вступил в разговор Ральф. – Солдатам некогда танцевать с глупыми девчонками. Солдаты маршируют, сражаются и одерживают славные победы, правда, Фрэнк? Ты возьмешь меня в свой полк, Фрэнк? Я знаю, что ты можешь взять меня.

– Ты пока еще слишком молод, – ответил Фрэнсис. – Тебе придется подождать несколько лет.

– Тьфу ты! Да к тому времени и война закончится, – сердито проворчал Ральф.

Позже, после того как Фрэнсис возвратился в город, Мэри-Эстер пришла к Эдмунду, находившемуся в комнате управляющего. Она рассчитывала застать его за работой, но он просто сидел, уставившись в горящий камин. Отблеск огня окрасил его волосы в розовато-золотистый цвет, а языки пламени, отражавшиеся в глазах, делали их похожими на первые вечерние звезды в разгар лета. Эдмунд не поднял глаз, когда она вошла, и Мэри-Эстер решила, что муж сердится. Но когда к нему подбежал Пес, Эдмунд рассеянно погладил его огромную серую голову и потянул собаку за угли, а Пес с удовольствием уткнулся мордой в ладонь хозяина.

– Ну, – начал Эдмунд, – ты явилась, чтобы тоже упрекать меня?

Мэри-Эстер не знала, что ей следует сказать. Она совсем не ожидала от него таких слов.

– Ты был суров с ним, – нерешительно проговорила она.

– А разве я не должен быть суров в случае непослушания?

– Но он делает лишь то, что велит ему совесть.

Теперь Эдмунд поднял взгляд, и Мэри-Эстер была потрясена враждебностью в его глазах. Ей вдруг захотелось развернуться на каблуках и пуститься бежать, но это выглядело бы нелепо. Да и куда она могла убежать? Как вообще могла она убежать от него, ее собственного мужа?

– Странно слышать это из ваших уст, мадам, – промолвил он. – Если бы все люди слушали только свою совесть без должного повиновения власти, то что бы тогда сталось со всеми нами? Я считаю, что первой заповедью каждого паписта является повиновение. Тому, кто повинуется, не нужна никакая совесть.

– Но, Эдмунд… – запротестовала Мэри-Эстер.

– Вы рассуждаете, как сепаратистка, мадам. Неужели у каждого должны быть собственные жизненные правила? Уж от кого, от кого, а от вас я не ожидал подобных мыслей.

– Эдмунд, – негромко вскрикнула она, не понимая причины его озлобления. – Ты ведь знаешь, что я не папистка. Ты ведь знаешь…

– Что я должен знать? Для меня в этом нет никакой разницы. Ты проводишь половину жизни там, в часовне, стоишь на коленях, бьешь поклоны, крестишься, возносишь хвалы Господу… Кто кладет свежие цветы в часовне Пресвятой Девы, а? А твоя дочь… ты поощряешь ее в этом вздорном идолопоклонстве перед ее садом! Я видел, как слуги приносят туда подношения, словно это языческий алтарь!

– Эдмунд, что это значит? С чего ты набросился на меня? Что я такого сделала?

Он встал, кулаки его сжимались и разжимались, и Мэри-Эстер едва не отшатнулась от мужа. Внезапно она осознала, какой он большой и сильный. Она содрогнулась от ужаса и страстного желания, и лишь огромным усилием воли ей удалось сохранить спокойствие.