За ночь ветер изменил направление, и дождь, который, казалось, будет лить вечно, наконец, прекратился. Его барабанный стук смолк, и внезапно наступившая тишина разбудила Амброза. Пред ним открылся омытый ливнем мир, полный ослепительного солнечного света и радостного пения птиц. Амброз выбрался из постели и распахнул настежь створки окна, прилепившегося под самой крышей постоялого двора «Заяц и вереск». Он выглянул наружу. Небо было прозрачным от дождя, воздух искрился, словно отполированный яркими лучами солнца, и от всего этого утра исходил– такой благостный аромат, что Амброз преклонил колени и вознес привычную утреннюю молитву, не забыв упомянуть в ней и об урожае, который, Бог даст, еще удастся спасти. Он молился вслух, как его обучили еще в детстве, но негромко, чтобы не разбудить брата Уилла, который со своей женой Эйлой до сих пор спал на большой кровати в другом конце комнаты. Покончив с молитвами, Амброз перекрестился, поднялся с колен, оделся и тихонько отправился на двор умываться.

Ему нравилось вставать рано, и хотя Амброз был человеком общительным, он всегда испытывал сожаление, если этот первый утренний час приходилось делить с кем-либо. Он любил начинать день тихой беседой с собственной душой: ведь досуг и покой были такой редкостью для владельца самого популярного постоялого двора на Большой южной дороге. Закончив свой бесхитростный утренний туалет, Амброз отвязал собак, накормил цыплят, выпустил полетать голубей, а потом уселся на скамью, стоявшую перед постоялым двором, и вытянул длиннющие ноги, подставив их солнцу.

Побеленная известью стена за его спиной уже нагревалась от солнечных лучей. Впрочем, стену увидеть было непросто: она была почти сплошь заклеена листами с последними новостями, афишами бродячих актеров, балладами, не говоря уже о разных объявлениях, распоряжениях властей и религиозных трактатах. Над самой головой у Амброза негромко поскрипывала на крюках вывеска постоялого двора, на которую уселась парочка грудастых голубей, шумно хлопавших крыльями. А у ног Амброза старая красно-коричневая курица топталась туда-сюда, ловко подхватывая клювом крупяные зернышки, налипшие у него на брюках, и при этом довольно тычась боками в ноги хозяина. Скоро отопрут городские ворота, и дорога наполнится пешими и конными путниками, а спящие на постоялом дворе начнут просыпаться. А пока, в эти недолгие мгновения, весь окружающий мир принадлежал ему, Амброзу.

Вся его жизнь прошла на постоялых дворах или вблизи них, он и родился даже на постоялом дворе «Три перышка» в деревеньке Фулхэм, недалеко от Лондона. Отец его матери был хозяином постоялого двора, а отец самого Амброза, Вилл, – знаменитым актером. Впоследствии Вилл превратился в Вильяма Морлэнда, композитора. Он отвез семью в родовую усадьбу Морлэндов, чтобы полностью посвятить себя главному произведению своей жизни, «Торжественной мессе». Все основные творения Вильяма Морлэнда были созданы в Морлэнде, однако ни Амброз, ни его брат Уилл никогда не чувствовали себя там по-настоящему уютно, и спустя некоторое время после переезда они и сами снялись с места и завели в паре миль от усадьбы собственный постоялый двор «Заяц и вереск».

Много воды утекло с тех пор. Шел уже 1630 год, и Амброз был пятидесятишестилетним стариком, высохшим и седовласым. Да, такая худоба, конечно, служила бы плохой рекламой для хозяина постоялого двора. Но постой в «Зайце» всего за восемь пенсов славился от Элгейта и до Раффорта, а стойкости Уилла и его Эйлы хватало на троих, да и сыновья, Уилли и Мэсси, отлично справлялись со стряпней. Сам Амброз так никогда и не женился, хотя вокруг вертелось вдоволь девиц, которые с радостью выскочили бы за него замуж, только он попроси. Но Амброз почему-то так никого и не попросил. Впрочем, и одиноким его нельзя назвать Мэри-Эстер ведь была у него.

Когда Амброз с Уиллом только купили этот постоялый двор, у них был и третий партнер – Габриэль Чэпем, который женился на их сестре Мэри. Габриэль был дерзким, красивым, веселым плутишкой, питавшим трогательную слабость к Мэри. Господь благословил их брак всего одним ребенком, девочкой, которую тоже нарекли Мэри в честь матери и Пресвятой Девы. Заодно ее назвали еще и Эстер, чтобы отличать от прочих Мэри в их семье. Амброз стал для малышки крестным отцом. Когда же в 1612 году Габриэля, а затем через несколько дней и старшую Мэри унесла бубонная чума, Амброз принял на себя всю ответственность за шестилетнюю девочку и воспитал ее как собственную дочь.

– Правда, ни один отец никогда бы так нежно не позаботился о своем ребенке, как я, – говаривал он порой, – да и такой щедрой награды за это не получал.

Стоило ему только подумать о Мэри-Эстер, как лицо его расплывалось в улыбке. Вот и теперь в мыслях его царил приятный покой, солнце тепло согревало ноги, квохтанье курицы и воркованье голубей успокаивало, и его седая голова начала клониться от дремоты. Нет-нет, он не заснул, он был совершенно уверен, что не спит, но кто-то уже смеялся рядом, и, пробормотав: «Да-да, я все слышал, что ты говорила», Амброз обнаружил, что его глаза непонятным образом закрылись.

– Да я вовсе ничего и не говорила, – смеялась Мэри-Эстер. – Тебе это, должно быть, приснилось.

– Я не спал, – упрямо повторил он, с трудом поднимаясь на ноги.

– Ну, конечно же, не спал, – неуверенно согласилась Мэри-Эстер. – Но ты настолько был поглощен своими мыслями, что и не слышал, как мы подъехали. Я тут стою уже пять минут и наблюдаю за тобой. А ты сидишь так смирно, что твоя старая наседка у тебя тут угнездилась прямо в ногах, посмотри-ка!

Амброз мельком взглянул вниз, и блестящий глаз красно-коричневой курицы подмигнул ему в ответ из пыльной ямки, которую наседка вырыла себе под скамьей. Амброз улыбнулся, положил руки на плечи племянницы и, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

– Был поглощен мыслями… что ж, это привилегия стариков, – проговорил он. – Благослови тебя Господь, моя дорогая. И тебе, Лия, пусть дарует Господь добрый день, – добавил Амброз, обращаясь к служанке, которая немного в стороне восседала на пони, держа поводья гнедой кобылки своей хозяйки. – И что же привело тебя сюда, да еще в такую рань?

– Солнце, разумеется, – ответила Мэри-Эстер. – Я просто не могла упустить ни одного лучика – вот я и вытащила бедняжку Лию из постели, чтобы успеть немного покататься верхом, прежде чем на меня обрушатся хозяйственные заботы. Ты только посмотри на небо – доводилось ли тебе когда-нибудь видеть такие краски? Как по-твоему, надолго это? Эдмунда так беспокоит судьба урожая, а тут еще одна овца захромала, да и в Экшеме снова лихорадка…

– Я тут слышал, – строго произнес Амброз, – что ты навещала больных на болотах. Тебе следует быть поосторожнее, девочка. Там слишком нездоровое место.

– Но я должна делать то, что могу, – возразила Мэри-Эстер, – и мой напиток от лихорадки оказался для них таким целебным.

– Ну и отправила бы его туда с кем-нибудь из слуг, – проворчал Амброз. – Ты не должна так рисковать, в особенности, когда у тебя на руках две маленькие дочурки. Генриетте и года нет, да и Анне всего четыре. И что прикажешь им делать, если их матушку унесет лихорадка?