Наклонившись к окну, она протерла на замерзшем стекле чистое пятнышко и Посмотрела на морозный ландшафт. Даже вода во рву замерзла, а лебеди с озадаченным видом стояли на берегу. Время от времени то один, то другой из них пытался спрыгнуть вниз и, пробуксовав немного по льду, выскакивал обратно на берег.
– Глупые твари, – пробормотала Анна. Лебеди занимались этим вот уже полчаса. – Им бы давно уж пора научиться.
Гетта спокойно оторвала взгляд от своего занятия. Она нанизывала ягодки падуба на шелковый шнурок, делая ожерелье, такие же ягодки ярко сверкали на подоле ее бледно-голубого платья, словно капельки крови.
– Да ни к чему тебе новое платье, – заметила она. – В этом году совсем не будет больших балов, и даже если бы они и были, папа все равно не позволил бы нам бывать на них – ведь войска парламента так близко.
– О, тебе-то хорошо говорить, – раздраженно отозвалась Анна. – Тебе всего тринадцать, для тебя это неважно. А мне вот уже шестнадцать, и если я не буду знакомиться с молодыми людьми, то как же я вообще выйду замуж?
– Ну, папа об этом позаботится, – миролюбиво отозвалась Гетта, проталкивая иголку в Очередную ягодку.
Анна внимательно посмотрела на нее, раздражаясь еще больше, и вдруг вытянула руку и шлепком выбила цепочку со сверкающими ягодами из ладони сестры. Цепочка пролетела через комнату и ударилась о гладкий пол, и половина алых капелек рассыпалась во все стороны. Руки Гетты непроизвольно дернулись, чтобы спасти бусинки, а потом она посмотрела на Анну, и ее губы затряслись мелкой дрожью.
– Зачем ты это сделала? Анна крепко стиснула кулаки.
– Чтобы разбудить тебя! Да-да, разбудить и встряхнуть, размазня! Я не могу смотреть, как ты сидишь себе и сидишь, и ничего тебя не беспокоит! «Папа об этом позаботится». Ха-ха! Тебя даже не беспокоит то, что Рождество у нас будет скучным и отвратительным! Никаких званых вечеров, никаких танцев, вообще ничего приятного! Иногда мне кажется, что ничего приятного уже никогда больше у нас не будет, никогда, никогда!
– Будет, будет, – запротестовала Гетта, забыв о своем ожерелье и вместо этого спеша успокоить сестру. – Война ведь не будет продолжаться вечно. А когда она закончится, жизнь снова станет приятной.
– Когда она закончится, я уже стану старухой, – сердито сказала Анна, а Гетта рассмеялась. – Если будешь смеяться, я тебя отшлепаю! – закричала Анна.
– Ну и ладно, тогда отшлепай меня, если тебе от этого станет хоть немного легче, – миролюбиво предложила Гетта.
Кулаки Анны медленно разжались, и на ее лице непроизвольно заиграла улыбка.
– Ах, Гетта, просто дело в том, что…
– Да я понимаю. Все так тихо стало, когда уехали Амброз с Нелл. Кит с Малахией в армии, в Оксфорде, Фрэнк – в Нортумберленде. Но зато Ричард вернулся домой…
Анна презрительно фыркнула.
– Ричард! А что проку от него, если он со своей мерзкой женой, считает все мало-мальски приятное грехом? По мне было бы лучше, если бы он вообще не возвращался! Я уверена, что папа и вполовину бы так не тревожился насчет этих Ферфаксов[35] и армии мятежников, не будь здесь Ричарда.
– Да, это ставит его в очень щекотливое положение, – важно сказала Гетта. Анна толкнула ее.
– Ребенок! Да ты даже не понимаешь, что это означает. Ты просто слышала, как мама это говорит.
– Что я говорю? – спросила Мэри-Эстер, вошедшая как раз в этот момент. Пес, протолкнувшись вперед, подбежал к девочкам и ткнулся своей большой мордой в колени сначала одной, а потом другой. Его хвост так и метался из стороны в сторону. – Гетта, а почему твои бусинки на полу? Я считала, что ты делаешь ожерелье. И для кого же оно, мой цыпленочек?
– Для Хиро, – ответила Гетта, быстро вставая, чтобы подобрать бусинки.
Анна полупривстала, чтобы помочь сестре, а потом снова неуклюже опустилась на свое место у окна и нахмурилась.
– Это просто замечательно, – воскликнула Мэри-Эстер. – Завтра она приедет с малышом, поэтому мы должны подготовить для нее постель. Анна, сядь попрямее и не хмурься так. Тебе никогда не найти мужа с таким вот неприветливым видом.
– А как я вообще найду мужа, если у меня нет возможности знакомиться с мужчинами? – спросила Анна, мгновенно возвращаясь к своей давней обиде. – Мама, ну почему отец не хочет в этом году пригласить гостей? У нас же всегда бывало так много народу на Рождество?
– Дорогая моя, он просто не хочет привлекать к нам внимание, когда тут повсюду так много сторонников парламента. Ты же знаешь, что мы находимся очень близко к землям Ферфаксов, а поскольку у нас так много мужчин ушли на войну…
– Ах, черт бы побрал эту войну! И этих проклятых пуритан!
– Война скоро закончится, – попыталась успокоить дочь Мэри-Эстер. – И не забывай, что твой брат, который однажды станет хозяином этого дома…
– Наполовину брат, – поправила Анна. – И я не верю, что он станет хозяином. Папа никогда не допустит, чтобы какой-то пуританин владел Морлэндом.
– Ну хватит, Анна. Я вижу, тебе надо заняться каким-то делом. Помоги Гетте собрать ягодки, а потом можете обе прийти и помочь мне просмотреть ваши платья. Может быть, удастся их как-нибудь переделать. Пока идет война, мы должны быть бережливы.
Хотя Эдмунд сделал Ричарду, равно как его жене и слугам, больше уступок, чем нравилось ему самому, да и всем прочим в Морлэнде, Кэтрин и Ричарда их «достижения» не радовали. По вечерам, когда они уединялись за занавесями своей постели, а трое их слуг тем временем похрапывали в другом конце комнаты, они молились и подробно обсуждали свое положение, прежде чем окончательно отойти ко сну. Супруги спали в одной постели, не прикасаясь друг к другу, ибо Кэтрин лежала под одеялом, а Ричард поверх него, и между ними всегда находилось, сложенное белье. Именно Кэтрин и внушила Ричарду, что очистившиеся сердцем и душой никогда не вступают в плотские отношения, и что все эти похотливые помыслы ниспосланы самим дьяволом.
– Наш брачный союз предназначен Господом для более высокой цели, – то и дело говорила она и хвалила Ричарда за его сопротивление своему низменному естеству, пока тот, не всегда одобрявший свою подчиненную роль в их союзе, отказывался от каких-либо дальнейших порывов к сопротивлению.
Да ведь это было правильно. Он полюбил Кэтрин не столько за ее физические достоинства, сколько за умственные. Ну а если порой Ричард и испытывал страстный пыл и этакое стеснение, видел разные причудливые сны, то он даже и не трудился доискиваться причины этого. Ощущение стесненности и обделенное™ к этому времени уже в такой значительной мере стало частью его жизни, что он, пожалуй, затосковал бы по этим чувствам, если бы они вдруг исчезли.
– Муж, – начала Кэтрин в ту ночь, – мы ничуть не приблизили это семейство к Господу нашему. За все те месяцы, что мы пребываем здесь, ни единая душа не познала света истинной религии. Ни единая душа еще не спасена, Ричард! Ричард беспокойно заворочался.
– Я просто не знаю, что мы с этим можем поделать, – отозвался он. – Слуги меня ненавидят… Они даже со мной толком не говорят, когда я прямо их о чем-то спрашиваю.
– Ты начинаешь дело не с того конца, – строго проговорила Кэтрин. – Слуги в доме делают то, что и их хозяин. Твоего отца, Ричард, следует убедить закрыть эту церковь. Ты должен спасти его! А как только он возродится к новой жизни, мы сможем взяться и за остальных. За детей… надо будет только избавиться от священника-язычника. И твоя мачеха… впрочем, – задумчиво добавила она, – я не уверена, что с ней дело не пойдет еще труднее, чем с твоим отцом.
– Ну а я все-таки не вижу, что еще я мог бы сделать, – пробормотал Ричард. – Я пытаюсь поговорить с отцом, но он меня никогда не слушает. Мне всего и удается, что улучить минутку потолковать с ним, да и то – прихожу к нему, а он мне: «Не сейчас, я занят».
– Это я знаю, – сказала Кэтрин полюбезнее, – и думаю об этом. Понимаю, что ты делаешь все, что в твоих силах, но вся беда в том, что у тебя мало влияния на своего отца.
