– Спасибо, но она предпочитает со мной. Мы всегда ходим вместе.
Он круто отвернулся прочь, и Хиро, успев бросить мимолетный взгляд на Кита, пошла с братом. Левой рукой она опиралась на плечо Гамиля, а правая лежала на его руке. И как бы ни было велико удивление Кита от столь резкого отказа, оно мгновенно исчезло, стертое жалостью, едва он увидел ее уродливую, шатающуюся походку. Кит совершенно забыл о ее хромоте. Его сердце сжалось при мысли, что она, такая восхитительная и элегантная, осталась на всю жизнь калекой. В седле Хиро словно парила, на земле же она напоминала подстреленную, раненую птичку.
Пока близнецы шествовали впереди него, Кит обнаружил, что еще одна пара глаз наблюдает за ним, и быстро предложил только что отвергнутую руку своей кузине Руфи. Она молча приняла ее, но одарила его довольно колким взглядом, говорившим, уж она-то хорошо понимает, что означает вечно быть второй. Когда они миновали двери, Руфь тихонько прошептала ему:
– Ты сегодня уже успел здорово щелкнуть Гамиля по носу. Они с Хиро неразлучны, но когда сегодня утром он захотел, чтобы сестра поехала с ним и моим дядей посмотреть на новых жеребят, Хиро заявила, что ей, мол, хочется вместо этого отправиться встречать тебя. И между ними чуть не вспыхнула ссора, каких прежде никогда не бывало. А теперь ты еще пытаешься вместо него стать ее подпоркой. Из этого, знаешь ли, ничего не выйдет, лучше уж оставить ее в покое, если, конечно, ты не желаешь получить от него кинжалом под ребро.
Кит посмотрел на нее и заметил иронию, затаенную глубоко-глубоко в ее наблюдательном и некрасивом лице.
– Я вижу, ты многое замечаешь, моя маленькая кузина, а?
– Я все замечаю, – ответила она. – Моя некрасивая внешность заставляет людей считать меня еще и глупой – вот они и говорят при мне то, что держали бы при себе, будь я хорошенькой, вроде Хиро или Алисы. Порой мне кажется, что моя непривлекательность делает меня невидимой.
– Ты заблуждаешься, – твердо сказал Кит Руфь скорчила гримасу.
– Нет, я некрасивая, так что тебе нет нужды лгать. Ты только остерегайся Гамиля. У этих Гамильтонов, знаешь ли, нрав вздорный, а он носит под камзолом такой маленький опасный нож, острый, как пчелиное жало.
– Ты преувеличиваешь, видно, тебе это нравится.
Руфь сдержанно посмотрела на него.
– Ты так полагаешь? Гамиль любит только Хиро и лошадей. Дядя Эдмунд почти пообещал отдать ему одного из жеребят Феи. Так что ты за один день уже успел нанести ему две обиды.
– Да будет тебе… – рассмеялся Кит.
– О, я так и думала, что ты мне не поверишь… но ты еще увидишь, что я была права. А теперь можешь отпустить мою руку, кузен: мое место на другом конце стола.
Кит смущенно выпустил ее руку и, улыбаясь от этой, несколько сбивающей его с толку забавы, наблюдал, как Руфь идет к своему месту. Тем временем Эдмунд указал ему, своему второму сыну, стул почти во главе стола. Произнеся молитву, все они уселись, и у Кита нашлось время оглядеться вокруг и высказать своему отцу слова восхищения, которых тот ждал. Да, столовая и впрямь получилась очень красивой: обшивка из темного дуба, лепной потолок, свет лился сквозь большие окна на восточной стене, выходившей в сад с его очаровательной беседкой. Мебели здесь поместили не так много, но вся она была красивой и солидной: огромный стол, покоившийся на шести массивных ножках искусной резьбы, заменил устаревшую столешницу на козлах, на противоположных концах его красовались два кресла с высокими спинками, но без подлокотников, с обшитыми кожей сиденьями, хотя на всех остальных местах стояли простые табуреты. Вдоль западной стены располагались два буфета, которые служили в качестве разделочных столов. В северной и южной стенах были сложены два гигантских камина, украшенные богатой резьбой по дереву в виде фруктов и цветов, гирлянд и лент, виноградной лозы и аканта. Над южным камином висели старинные портреты Пола Морлэнда, прозванного Французом, и Нанетт Морлэнд, настолько потемневшие от столетнего слоя копоти, что черты лиц стали почти неразличимыми. Над северным камином поместили картину поновее: на ней был изображен жеребец Принц Хэл, бывший прародителем многих лошадей семейства Морлэндов, включая и Фею.
Между тем слуги уже вносили подносы, и Мэри-Эстер заняла свое место у буфета, чтобы разделывать Основные блюда по мере их поступления. Она то и дело брала у Клемента необходимые ей ножи. Затем блюда передавались мажордомам, которые по указаниям Клемента несли их на стол и расставляли в соответствующем порядке. Мажордомы, на самом деле, совершенно не нуждались в указаниях, однако Клемент крепко держал бразды правления в своих руках. Джекоб потрудился выше всяких похвал, было приготовлено две полных смены блюд, каждая из которых включала по шестнадцать порций, не говоря уже о таких гарнирах, как салаты, фрикасе, консервированные фрукты, вафли, аккуратно нарезанные ломтики апельсинов и лимонов. Кроме обычного вареного и жареного мяса, Джекоб с мастерством истинного художника создал несколько шедевров кулинарного искусства, в которые вложил всю свою душу. Здесь было и одно из самых любимых блюд Кита – флорентийский пирог с говяжьими почками, приготовленными вместе с травами, смородиной, засахаренными хлебными крошками, корицей, яйцами и сливками. Были на столе и огромные устрицы из Скарборо, нежнейшим образом сваренные в топленом масле и белом вине, а потом еще любовно посыпанные тертым мускатным орехом, хлебными крошками и чабрецом. Был пирог с анчоусами и спаржей, был и лакомый крем из крыжовника, сваренного в густых сливках и еще приправленного корицей, мускатным орехом, сахаром, яйцами и лепестками роз. Словом, даже младенец-сосунок весело запихивал в себя пудинг из айвы и миндаля из одной тарелки, а в другой к его услугам был еще один – из шпината и толченых грецких орехов.
Это был на редкость неторопливый обед, сопровождаемый игрой музыкантов. А когда стихала музыка, наступало время для разговоров. Малахии и Ричарду очень хотелось узнать, что из себя представляет университет, и если сдержанность рассказов Кита их несколько разочаровала, то они утешали себя тем, что подробности более бурных событий кузену пришлось попридержать до тех пор, пока молодые люди не останутся одни.
Кит догадался, о чем они думают, и чтобы подготовить их к дальнейшему разочарованию, сказал:
– Я-то полагал, что в Оксфорде царят развеселые нравы, однако с тех пор как архиепископ Лод[9] стал канцлером, он провел несколько очень жестких реформ, и теперь все мы должны вести себя самым достойным образом: не ходить простоволосыми при старших, не распевать на улицах и посещать богослужения в подобающей одежде.
– И соблюдение всех этих правил обязательно? – спросил дядюшка Амброз.
Кит кивнул.
– О да, всего месяц назад одного студиозуса выгнали из университета за дерзость старшему. Он был пуританином и потому считал почти идолопоклонством называть каждого мужчину сударем. И вот как-то раз он обратился к старшему на «ты», а тот ответил, что если студиозус сделает это еще хоть раз, то он ему зубы выбьет. Но вместо этого преподаватель прогнал его из университета.
– Так, значит, в Оксфорде есть пуритане? – спросила Мэри-Эстер.
– Нет-нет, совсем нет, хотя, думаю, в Лондоне и в восточных графствах их много. Но Оксфорд, мадам, настолько благонамеренное заведение, что лучшего и пожелать нельзя, так что вы можете не опасаться, что меня там испортят.
Мэри-Эстер улыбнулась.
– Я уверена, что ты слишком хорошо воспитан, чтобы тебя можно было испортить. Но это – опасное племя, все эти рассадники сектантства и раздоров. Как бы мне хотелось, чтобы король был с ними потверже.
– О, король, я полагаю, счастлив, что каждый человек поступает в соответствии с велениями своей совести, пока его не потревожат так, чтобы он обратил на это внимание, – ответил Кит. – Но вот его советники – дело другое. Они все до одного пресвитериане, хотя мне и больно говорить это.
