Это противоречие сказывается в различных классах различным образом. Консервативные классы, существование которых основывается на старых общественных условиях, цепко держатся за старую мораль. — Однако же, они делают это только в теории. На практике они не могут никак предохранить себя от влияния новых общественных условий. Здесь устанавливается известное противоречие между нравственной теорией и практикой. Это многим кажется естественным законом морали; требования последней представляются чем-то весьма желательным, но неисполнимым. Противоречие между теорией и практикой в морали может, однако, принимать в свою очередь двоякую форму. Классы и индивидуумы могут с полным сознанием своих сил открыто презирать требования прежней морали, необходимость которой для других они могут, конечно, признавать. Классы и индивидуумы, чувствующие себя слабыми, нарушают, напротив, тайно те самые нравственные веления, которые открыто проповедуют. Таким образом, эта фаза, смотря по историческим условиям, создаёт в стареющих классах или цинизм или лицемерие. Но одновременно, как мы видели, в этих же именно классах убывает и сила социальных инстинктов, вследствие развития особых интересов, а также возможности заменить себя в решительной борьбе наёмниками и избежать самоличного выступления.
Всё это порождает в консервативных и, особенно, в господствующих классах так называемые безнравственные явления.
Материалистические этики, для которых моральные предписания представляются простой конвенциональной модой, отрицают возможность подобной безнравственности, как общественного явления. Так как всякая нравственность-де относительна, то всё то, что называют безнравственным, представляет только отклоняющуюся от нашей формы нравственную форму.
С другой стороны, идеалистические этики из того факта, что существуют совершенно безнравственные классы и общества, выводят умозаключение, что должна существовать вечная, независимая от пространства и времени нравственность, независимый от изменчивых общественных отношений масштаб, которым можно было бы измерять мораль всякого общества и класса.
К сожалению, тот элемент человеческой морали, который, если и независим от пространства и времени, то во всяком случае старее изменяющихся общественных отношений, — именно социальные инстинкты — является элементом общим для человеческой и животной морали. То же, что представляет специфическую особенность человеческой морали, — нравственные нормы, подвержено постоянному изменению. Это, однако, не доказывает ещё, что какой-либо класс или группа не могут быть безнравственными; это доказывает только то, что по отношению, по меньшей мере, к нравственным нормам какая-либо абсолютная нравственность, как и какая-либо абсолютная безнравственность, являются одинаково мало применимыми. И безнравственность в этом отношении является относительным понятием. В качестве абсолютной безнравственности можно рассматривать разве только отсутствие тех социальных инстинктов и добродетелей, которые человек получил от социальных животных.
Если же, наоборот рассматривать безнравственность, как нарушение предписаний морали, то она означает собой отклонение не от какого-либо определённого, для всех времён и стран законного, масштаба нравственности, а противоречие нравственной практики собственным нравственным основоположениям, обозначает нарушение тех нравственных норм, которые признаются самими людьми за необходимые и исполнение которых требуется. Поэтому, нелепо считать безнравственными определённые нравственные нормы какого-либо народа или какого-либо класса, признаваемые как таковые, просто по той причине, что они противоречат нашим собственным нравственным нормам. Безнравственным может быть отклонение только от своей собственной, а не от чужой морали. Одно и то же явление, например, свободное половое общение или равнодушие к собственности, в одном случае, может быть продуктом нравственного упадка в обществе, которое признаёт необходимыми строжайшее единобрачие и величайшую святость собственности; но оно может быть, в другом случае, и высоконравственным продуктом совершенно здорового общественного организма, потребности которого не требуют ни ненарушимой частной собственности на жену, ни частной собственности на средства потребления и производства.
d) Нравственный идеал
Если растущее противоречие между изменяющимися общественными условиями и устаревшей моралью обнаруживается у консервативных, особенно, господствующих классов в развитии безнравственности, лицемерия и цинизма, рука об руку с ослаблением социальных инстинктов, то у прогрессивных и эксплуатируемых классов оно приводит к совершенно другим последствиям. Их интересы находятся в полнейшем противоречии с общественными основаниями, которые создали господствующую мораль. Они не имеют ни малейшего основания цепляться за неё; они имеют все основания, чтобы выступить против неё. Чем более сознают они своё противоположение господствующему общественному порядку, тем сильнее растёт их нравственное негодование, тем более противополагают они старой, унаследованной морали новую, которую они хотят осуществить, как мораль всего общества. Так возникает в развивающихся классах нравственный идеал, который становится всё смелее и смелее, по мере того как эти классы приобретают всё бо́льшую и бо́льшую силу. Одновременно с этим, как мы видели, в тех же самых классах, благодаря классовой борьбе, получает особенное развитие сила социальных инстинктов, так что вместе со смелостью нового нравственного идеала растёт и воодушевление им. Таким образом, то же самое развитие, которое в консервативных и разрушающихся классах производит всё увеличивающуюся безнравственность, в прогрессивных порождает явления, которые могут быть отнесены к так называемому этическому идеализму; этот последний не следует смешивать с философским идеализмом. Прогрессивные классы часто склонны бывают к философскому материализму, которому дряхлеющие классы противоречат, как только они сознают, что действительность произносит над ними смертный приговор, что они могут ждать спасения ещё только от сверхъестественных, божественных или этических сил.
Содержание нового нравственного идеала не всегда ясно. Оно обнаруживается не из какого-либо глубокого научного познания общественного организма, который для основополагателей идеала зачастую остаётся совершенно неизвестным, но из глубокой, общественной потребности, пылкого желания, энергичного хотения чего-либо иного, чем существующее, чего-либо, что́ представляет собою противоположность существующему. Таким образом, и этот нравственный идеал по сущности своей имеет только чисто отрицательный характер, он есть всего лишь противоположение господствующей нравственности.
С тех пор, как существует классовое общество, господствующая мораль, как только установилось резкое классовое противоречие, поддерживает постоянно несвободу, неравенство, эксплуатацию. Поэтому нравственный идеал прогрессивных классов в историческое время постоянно представляется одним и тем же, это — постоянно тот же идеал, который французская революция выразила в словах: свобода, равенство и братство. И кажется, будто этот идеал взлелеян в груди каждого человека независимо от пространства и времени, будто задачей человеческого рода является стремление с самого начала к одному и тому же нравственному идеалу, будто развитие человечества заключается в постепенном приближении к этому идеалу, который постоянно стоит перед его глазами.
Но если мы присмотримся ближе, мы увидим, что это кажущееся единство нравственного идеала разных исторических периодов весьма поверхностное, и что за ним скрываются глубочайшие различия в общественных интересах, которые соответствуют различиям общественного положения.
Сравним только христианство, французскую революцию и современную социал-демократию, и мы найдём, что свобода и равенство означают в каждом случае нечто совершенно особенное, сообразно их отношению к собственности и производству. Первоначальное христианство требовало равенства собственности в том смысле, что для него нужно было её равное разделение в целях потребления. Под свободою же оно понимало освобождение от всякого труда, подобно лилиям в поле, которые не прядут, не ткут, и, всё же, радуются своей жизнью.
