– Послушайте, Форрест! Вы не имеете права осуждать меня.

Она встала и с трудом начала подниматься по лестнице. Голова у нее закружилась и в глазах потемнело…

Эмма пришла в себя от едкого запаха нашатыря и закашлялась. Открыв глаза, она увидела Брента, склонившегося над ней и совавшего ей в нос флакон.

На какой-то момент Эмме даже пришло на ум, что он хочет воспользоваться ее беспомощностью. К счастью, она быстро взяла себя в руки, отогнав эти абсурдные мысли.

– Хватит, – прошептала она, отстраняясь и вытирая рукой выступившие от резкого запаха нашатыря слезы. – Уже прошло.

Брент отодвинулся, все еще держа флакон наготове и не отводя от Эммы раздраженного взгляда.

– Надо же так напугать человека! Почему женщины не носят с собой нюхательную соль, как сто лет назад? – спросил он машинально. – Мне пришлось бегать за этим пузырьком к себе.

Он помахал флаконом, отчего Эмма едва не закашлялась.

– Брент, – с трудом проговорила она, – уберите эту гадость, пока я не задохнулась.

– Вовремя сказано. – Он поспешно спрятал флакон.

У него был такой обеспокоенный вид, что Эмма не могла не улыбнуться.

– Откройте глаза пошире, мне надо видеть ваши зрачки.

– Ничего особенного. У меня просто лихорадка.

– Откройте!

Она знала, что спорить с ним бесполезно, он все равно настоит на своем, поэтому, ничего не говоря, подчинилась. Он склонился над ней с озабоченным видом.

Проверив зрачки, Брент коснулся рукой ее носа, и Эмма возмутилась.

– Это у собак щупают нос, а у людей – щеки.

– Знаю. Не забыли, что у меня питомник? – хрипло проговорил он. – Вам давно стало плохо?

– Еще ночью. Дикая головная боль…

– Думаете, грипп?

– Нет. Похоже на малярию.

– Малярия? Вы шутите!

– Нет. В Сенегале почти все болеют ею. Я тоже болела. Мне пришлось жить не на территории посольства. Я всего-навсего секретарша, поэтому снимала маленькую квартирку в Дакаре. К тому же мне часто приходилось уезжать из Дакара…

– Почему? – спросил он и ласково погладил ее по плечу, когда она замолчала.

Эмма помнила, что не должна рассказывать ему о себе, только не знала почему. Но у нее не было сил противиться ему, к тому же ей нравилось, как он нежно гладит ее, и даже захотелось выгнуться под его рукой, как это делают кошки.

– Я помогала Красному Кресту распределять благотворительную помощь по деревням. Из-за засухи там погиб весь урожай…

Она опять умолкла, не в силах больше говорить.

Брент перестал ее гладить.

– Надо показать вас врачу.

– Нет, – запротестовала она. – Мне нужно принять лекарство. Хину.

– Вы сможете сами одеться или мне вам помочь? – не обращая внимания на ее протест, спросил он.

Она открыла глаза и, повернувшись к нему, неожиданно уперлась рукой в его колено.

– Еще чего не хватало!

Он усмехнулся.

– Тогда одевайтесь, а я пока позвоню врачу и предупрежу о нашем визите.

Он встал и не оглядываясь пошел к двери. Если бы у нее хватило сил, она бы запустила ему вслед чем-нибудь тяжелым. Вся дрожа, Эмма встала и натянула на себя шорты и рубашку, в которых ходила накануне, а ноги сунула в босоножки. Потом добрела до ванной, плеснула водой в лицо и провела расческой по волосам. Когда вернулся Брент, она сидела на кровати, то дрожа от озноба, то покрываясь потом.

– Все в порядке. Доктор ждет вас.

Эмма подняла голову и посмотрела на него, не зная, за что она ненавидит его больше – за его энергию или за его властность.

– Вы бы лучше попросили его выписать лекарство – стараясь не раздражаться, сказала Эмма. – Вам бы следовало знать, что в Южной Каролине малярия тоже не такая уж редкость.

– У меня ее никогда не было, – возразил он самоуверенным тоном. – Кроме того, я не хочу чтобы вы потом говорили, будто я не позаботился о вас, когда вы заболели.

– Я вообще не хочу, чтобы вы заботились обо мне, здорова я или больна.

Не обращая внимания на ее слова, Брент подошел к ней и поднял ее на руки.

– Мэгги бы не простила мне этого, – сказал он, прижимая ее к груди.

Эмма подумала было воспротивиться, но почувствовала себя так уютно у него на руках, что не стала этого делать под предлогом, что у нее нет сил. Единственное, за что она возблагодарила Бога, так это за то, что на нем рубашка: неизвестно, чем бы кончилось, если бы он прижал ее к голой груди.

Брент быстро сбежал с лестницы и осторожно усадил ее на сиденье заново отремонтированной машины. Эмма удивленно заморгала, вспомнив, как зверски покорежила ее.

Взглянув еще раз на девушку, Брент ужаснулся ее виду и постарался побыстрее завести мотор.

– Положите голову мне на плечо. – Он ласково притянул ее к себе.

Он, наверное, шутит, подумала она.

– Спасибо. Мне и так удобно. Очевидно, он тоже решил, что идея не блестящая, и не стал настаивать.

– Прошу прощения, что вынужден везти вас в этой колымаге, но моя спортивная машина будет готова только на будущей неделе, – тихо проговорил он, взглянув на ее пылающее лицо.

У него в самом деле был виноватый вид, и он ничуть не сердился на нее из-за аварии.

– Ничего, – пробормотала Эмма, не поднимая головы.

Он так мягко тронулся с места, что, если бы у нее была чашка с чаем в руках, она бы не пролила ни капли. Рядом с Брентом она вдруг ощутила такую защищенность, как будто они давно знали друг друга.

Брент на руках внес ее в кабинет доктора Конвилля, словно она была двухлетним ребенком, и, положив ее на кушетку, сел рядом на стул.

Через несколько минут явился доктор. Маленький, подвижный, с шапкой седых волос, он был похож на доброго дедушку. Подтвердив диагноз, он предположил, что приступ случился из-за быстрой смены климата. Африка, Аляска, Вашингтон, Уэбстер. Через двадцать минут он уже проводил их до двери, вручив рецепт.

По дороге они заехали в аптеку, Брент купил лекарство и повез Эмму домой. Не больше часа потребовалось на все путешествие, но она была словно выжатый лимон и почти не помнила, как Брент совал ей в рот таблетки и укладывал в постель.

Через несколько минут ее потянуло в сон, но она еще почувствовала, как он коснулся ладонью ее лба. Ей не хотелось, чтобы он убирал руку, и она попыталась вырваться из тьмы, чтобы сказать это, но тут же провалилась в сон.

Этот день и следующий она провела в постели и была как в тумане. Брент все время оказывался рядом, когда ей хотелось пить или пора было принять таблетки, которые ей совсем не хотелось принимать, и настаивал на своем.

– Пейте, пейте. У вас прибавится сил, – просил он, поднося к ее губам чашку.

– Жаль, что у меня нет сил запустить ею в вас, – с напускным раздражением бормотала она.

– Ну-ну, Эмма. Не надо меня «благодарить».

Она не успевала придумать достойный ответ, как снова проваливалась во тьму.

Вечером второго дня лихорадка отступила, и Эмма проснулась с ясной головой, но совершенно ослабленная. Выглянув в окно, она подумала, что, если малярия будет посещать ее при каждой перемене погоды, ей предстоит нелегкий год.

– А, вы проснулись?

Брент вошел в комнату с очередной порцией лекарств и торжествующе посмотрел на нее. Он обогнул кровать и уселся всего в нескольких дюймах от нее, словно это было его законное место.

Эмма отодвинулась при виде чашки, в которой плескалось что-то непонятное.

– Что на сей раз? – спросила она и заставила себя сесть.

У нее хватило сил натянуть на себя одеяло, впрочем, он и так уже видел гораздо больше, чем ей бы хотелось.

Брент не остался безразличен к ее уловкам, и на его губах появилась знакомая Эмме кривая улыбка.

– Добро пожаловать в царство живых. – И он протянул ей стакан. – Я принес бананы, йогурт, груши, кое-что еще, но это тайна. Я подумал, что вам не мешает подкрепиться.

Эмма поморщилась от его слов, но взяла стакан и сделала глоток.

– О, очень вкусно! – воскликнула она.