— Вы не возражаете, если я представлю Вас моему премьеру как заместителя Председателя Верховного Совета?

— Я не знаю арабского языка, — отвечает дипломат, — и то, что Вы скажете премьеру, — Ваше личное дело.

История эта имела продолжение. Улетая через несколько дней, премьер-министр сказал послу, что доволен его работой:

— У Вас прекрасные связи с советским руководством. Во время приема в Кремле я наблюдал за Вами. Вы запросто подходите к заместителю Председателя, дружески беседуете с ним, смеетесь… Это очень важно — нам нужны такие доверительные отношения с советскими руководителями.

Но это из области похоронного юмора. Пребывание высоких гостей в столице дипломаты пытались использовать для решения некоторых насущных проблем. В Кремле состоялся прием, на который были приглашены все гости. К Андропову выстроилась длинная очередь. Главы делегаций один за другим подходили выразить соболезнование и практически с каждым состоялась краткая — всего несколько минут — беседа.

Буша и Шульца провели без очереди, что было отмечено гостями без всякого удовольствия. «Андропов выглядел бледным, как мертвец, — вспоминал потом Шульц, — но его мощный интеллект заполнял всю комнату». За 20 минут он сказал то, что Громыко говорил часами. И хотя перед ним лежал текст памятки, он им не пользовался. Новый Генсек был откровенен и говорил жестко, обвиняя США в ухудшении отношений с Советским Союзом. О возможности встречи с Рейганом он не упомянул.

Буш пошутил и сказал, что между ним и Андроповым есть «нечто общее в нашей прошлой жизни», явно намекая на руководство разведками. Ответ Андропова прозвучал загадочно:

— Мы люди мира, — сказал он. — У Вас была возможность ознакомиться с записью беседы Шульца с Громыко — это они люди войны![81]

А после встречи с американцами Андропов подчеркнуто долго, около получаса, разговаривал с китайским министром иностранных дел Хуан Хуа. Все потом долго гадали, что это? Демонстрация новых приоритетов в политике? Тем более, что два дня спустя Верховный Совет СССР принял новый закон о границе.

На этом приеме была сделана также попытка если не помирить Асада с Арафатом, то хотя бы наладить между ними контакт. Не получилось. При встрече они даже не поздоровались друг с другом. Весь следующий день лидер Южного Йемена А. Н. Мухаммед пытался свести их, но все было напрасно. Рано утром Асад улетел. Йеменцы не знали этого и еще долго готовили встречу.

Первые шаги Андропов делал не спеша, спокойно и взвешенно. Поначалу казалось, что и перемен-то вовсе не будет, хотя их ждали.

На московских кухнях, этих «гайд-парках» советской столицы тех лет, только и судачили о новом вожде, предсказывая кто во что горазд. Можно ли считать его приход в Кремль знаком грядущих перемен? — спрашивали одни. Какова будет теперь роль КГБ, учитывая, что Андропов 15 лет руководил этой организацией? — волновались другие. Одни говорили, ссылаясь на «голоса», что он скрытый либерал — пьет виски и читает американские детективы. Другие утверждали, что все это чепуха: слухи эти специально распускает КГБ, а ждет нас новая закрутка гаек. Но постепенно предсказания о наведении порядка стали звучать все чаще.

Первый выход «в свет» нового Генсека состоялся на Пленуме ЦК КПСС 22 ноября 1982 года. На трибуну твердой походкой взошел человек высокого роста, широкоплечий, с волевым лицом. Говорил четко, без запинки, и чувствовалось, что текстом он владеет. В общем, хоть и 68 лет, но не прежний Генсек.

Правда, идеи были все старые — знакомые и затертые. Поэтому его заверения продолжать курс партии, принятый на прежних съездах, были пропущены как дежурные слова мимо ушей. Зато все сразу обратили внимание на прозвучавшую в его выступлении тревогу за состояние дел в экономике, бесхозяйственность и расточительство. Это было уже нечто новое. Пожалуй впервые было сказано, что «по ряду важных показателей плановые задания на первые два года пятилетки оказались невыполненными».

С пониманием были встречены слова, что у него «нет готовых рецептов» для решения назревших задач. Но тут же последовало заявление: «Следует решительно повести борьбу против любых нарушений партийной, государственной и трудовой дисциплины». Это, конечно, правильный, но неужели единственный путь к выправлению положения?

Совсем ничего нового не прозвучало в кратких пассажах, посвященных внешней политике Советского Союза. Все то же о неизменности курса партии на «обеспечение прочного мира, защиты прав народов на независимость и социальный прогресс». А в числе первоочередных задач названы прекращение гонки вооружений, укрепление социалистического содружества, приверженность разрядке и переговорам по ограничению как ядерных, так и обычных вооружений. Без какой-либо конкретики.

Правда, это была всего лишь первая и к тому же официальная речь. Однако и первый визит к нему иностранцев после Пленума тоже не внес ничего нового.

3 декабря Андропов принимал в Кремле делегацию так называемой «семерки» — министров иностранных дел ряда арабских государств во главе с королем Иордании Хусейном. Они приехали в Москву проинформировать советское руководство о решениях, принятых в сентябре на общеарабском совещании в г. Фес (Марокко). Главы арабских государств утвердили там программу ближневосточного урегулирования, которая в основных чертах совпадала с шестью пунктами программы Брежнева — Филева. Поэтому на встрече в Кремле обе стороны с воодушевлением отмечали совпадение подходов. Андропов, правда, прервал это славословие и спросил:

— Можно ли считать, что участники совещания в Фесе и сегодня твердо стоят на этих позициях?

Его заверяли, что эта твердость непоколебима, хотя у самих такой уверенности не было. В общем, все было как всегда.

Самым интересным, пожалуй, было появление в Кремле саудовского принца Фейсала. Москва давно нацеливалась на установление отношений с Саудовской Аравией, и вот теперь случай представился. Этому вроде бы отвечала и личность саудовского министра иностранных дел. В своем дневнике я записал: «…лет сорока, красив, обходителен, остроумен». Уже при встрече он сказал сопровождавшему его дипломату, когда тот стал жаловаться на холода в Москве:

— Вот и хорошо, есть повод выпить!

А на встрече в Кремле начал свое выступление так:

— Господин Генеральный секретарь, разрешите мне рассказать первый анекдот, который я услышал на советской земле. Идут два москвича, и один другого спрашивает: «Что делает в Москве этот саудовский принц?» А другой отвечает: «Он приехал отпраздновать пятидесятую годовщину со времени посещения Москвы его отцом».

Андропов был доволен. Тем более что потом принц бросил такую фразу:

— Нынешнее положение в советско-саудовских отношениях неадекватно тем высоким оценкам, которые Саудовская Аравия неизменно дает роли Советского Союза в международных делах, и на Ближнем Востоке, в частности.

Эта тема потом была развита на встрече принца Фейсала с А. А. Громыко. Но прорыва не получилось — все дело уперлось в Афганистан. Саудовский министр так и сказал: «Главное препятствие на пути нормализации саудовско-советских отношений — это афганские события». Поэтому условились установить доверительный канал связи через послов в Лондоне или Париже.

В общем, и здесь ничего нового не произошло. Только перед самой встречей с делегацией арабов в Кремле Андропов задал заведующему ОБВ короткий, как выстрел, вопрос:

— В чем суть расхождений между советской и американской позициями по палестинской проблеме? Можете сформулировать это коротко, одной фразой?

Я ответил:

— Советский Союз выступает за создание независимого палестинского государства, а США — за ограниченную автономию.

Но Генсек продолжал допрос:

— Какой из этих двух подходов имеет больше шансов на успех?