Расстегнув застежку, он открыл его так, чтобы каждый мог убедиться: в нем нет ничего, кроме мерной ленты, двух очень маленьких пинцетов и отвертки.

— Потрясающее открытие, мистер Хобарт!

— Послушайте, почему бы вам не называть меня Дэйвом? Я не могу называть вас Малькольмом, в вашем возрасте вы могли бы быть моим отцом. Но вы вполне можете называть меня Дэйвом.

— Удивительное открытие, Дэйв, подводит к мысли, что любой человек с портфелем, не исключено, мог бы использовать его для подобных гнусных целей. А я здесь всего лишь странник — и ничего больше. И могу сказать вам лишь одно — я не виновен. Я не брал его!

— О, я это знаю. Мне и в голову не приходит обвинять вас. Более того — вы, как только появились в доме, не отходили от меня ни на шаг. Хотя… если вы не брали, кто еще мог это сделать? Ни я, ни Джефф, ни Серена не могли… Здесь не было никого, кроме…

— Если ты хочешь осведомиться об алиби окружного прокурора, — сказал Джефф, когда Дэйв уставился на него, — могу сказать тебе, что, когда мой уважаемый дядюшка уезжал, он был рядом со мной.

— Так кто же его взял? Ради Бога, кто мог его взять?

Свет ламп в кабинете, казалось, подчеркивал темноту грозного неба снаружи.

— Поскольку мы исключили всех присутствующих, — сказал Джефф, — можно сделать логическое предположение, что гроссбух вообще не пропадал.

Итак, тем же вечером Джефф одолжил «штутц» и поехал в город. Все, что произошло затем в промежуток между временем исчезновения гроссбуха — это случилось ближе к полудню — и его отъездом в половине восьмого, казалось в равной мере бессмысленным.

После того как кабинет был скрупулезно обыскан с целью убедиться в том, что пропавший вахтенный журнал не был случайно засунут в какое-то другое место, все присутствовавшие в доме слуги были подвергнуты дотошному допросу. Дэйв, который держался как крутой детектив из бульварного чтива, тщетно старался запугать всех — никакого результата.

— И в общем-то я им верю, — подвел он итог. — Строго говоря, потеря этого гроссбуха не так уж много и значит. Я могу изложить все, что писал коммодор: вес, размеры, замечания — словом, все. Я читал все это так часто, что помню содержание практически наизусть. И больше всего меня поражает бессмысленность кражи такой реликвии!

— Как по-твоему, — спросил Джефф, — сколько золота может быть спрятано?

— Примерно пять английских центнеров.

— То есть более пятисот фунтов золота? Четверть тонны?

— При грубом подсчете. Может, чуть больше, может, чуть меньше.

Джефф безуспешно пытался найти Пенни по телефону, он узнал лишь, что мисс Пенни уехала днем и не появится до вечера. Хотя ко времени ленча ни у кого не было аппетита, они на скорую руку перекусили сандвичами с кофе.

К четырем часам на открытой террасе перед домом был подан чай. Терраса, выложенная каменными плитами, выходила в сад, который сочетал в себе строгий английский ландшафт с буйством субтропической растительности Луизианы. Серена, полная божественного величия, управлялась с полированным кофейником.

— Со сливками и сахаром, Джефф? Или ты предпочитаешь лимон?

— Спасибо, лимона не надо. Это русская привычка, и я не хочу иметь с ней ничего общего. Мне лишь немного молока или сливок, без сахара.

— Значит, ты не оправдываешь, — спросила Серена, — прекрасный новый коммунистический эксперимент России с ее пятилетними планами?

— Я испытываю отвращение ко всем коммунистическим экспериментам, как бы они ни назывались. И более того: я вообще не люблю русских. Я не могу испытывать к ним любви после того, как попытался прочитать их романы, где высоколобые интеллектуалы несут какую-то ахинею, которую я воспринимаю как бред собачий, без капли юмора, столь же напыщенный, сколь и глупый.

Серена протянула ему чашку, без слов наполнила все остальные и пустила их по кругу. Избегая любых упоминаний о тайне, она завела разговор о последних фильмах, о которых, как Дэйв предположил, будут говорить еще не меньше года.

Значительно раньше Таунсенд, которого убедили, что всегда смогут доставить его в гостиницу на одной из машин, после долгого ожидания отпустил такси, щедро вознаградив водителя.

Получив разрешение заняться самостоятельными изысканиями, он принялся измерять верхний и нижний холлы. Джефф зарылся в содержимое библиотеки, но не нашел в ней ничего особенного, кроме первого издания двух томов Гиббона, пока Дэйв, уединившись в кабинете, записывал то, что мог вспомнить из содержания пропавшего гроссбуха. День перешел в вечер. Таунсенд принял приглашение к обеду. Но Джефф, которого все больше и больше снедало беспокойство, не мог сидеть на месте.

— Если вы не против, — наконец сказал он, — я пообедаю в городе. Как вы знаете, я встречусь с Айрой Рутледжем только после десяти часов. Но я смогу найти где поесть и распорядиться временем. Кому-нибудь сегодня понадобится родстер?

На него никто не претендовал. Так что он воспользовался «штутцем» и уехал.

В пути он рассчитал свое время. Был один адрес, куда он должен был, по крайней мере, заглянуть перед тем, как выбрать ресторан. Въехав в город с южной стороны, он двинулся по Кэнал-стрит и повернул направо, на проспект, по которому они с Пенни прогуливались предыдущим вечером.

Если он поедет вверх по Бурбон-стрит, затем повернет направо, чтобы поехать параллельно Ройял-стрит в противоположном направлении, нечетные номера на Ройял-стрит окажутся справа от него.

Сгущались сумерки. Минуло восемь часов субботнего вечера, но улицы уже опустели. Безжизненность новоорлеанской Бонд-стрит казалась даже слегка зловещей.

Но это, конечно, была глупость, поскольку этого не могло быть! И тут он увидел адрес, который искал.

Фасад дома номер 701б был отдан под магазинчик. Рядом, на углу Сент-Питер-стрит, был точно такой же. Оба заведения были закрыты и погружены в темноту. По витрине скользнул луч фар, высветивший выкладку трубок, табаков и сигар за стеклом, через которое тянулась позолота букв «Богемский табачный диван», а вот кому магазин принадлежит, Джефф не успел прочитать, проезжая мимо. Более отчетливо он увидел лишь крупную деревянную фигуру горца в килте[12] из яркого клетчатого тартана, которая высилась у дверей.

В Англии кое-кто из старомодных торговцев табаком все еще вместо вывески ставил перед магазином деревянных горцев, а в этой стране перед табачными магазинами предпочитали держать у дверей деревянных индейцев. Но сегодня даже в Англии не называли магазин с сигарами «диваном». И если здесь, во Французском квартале, какой-то британец завел табачную лавочку, то, должно быть, это было давным-давно.

Двинувшись по Кэнал-стрит, Джефф поймал себя на том, что его снова тревожат воспоминания, которые, казалось, покинули его. Эта реклама табачного магазинчика почему-то была ему знакомой, она задела какую-то струну памяти. Он пытался вспомнить — и не мог.

Вслед пришли и другие причины для беспокойства. Сегодня вечером ему нужно было только найти место; посетит он его позже. Но откуда взялось это приглашение посетить самое безобидное заведение на безобиднейшей Ройял-стрит? Значит, безобидное? Все в этой истории казалось специально подстроенным или нарочито бессмысленным — пока внезапно не осознаешь, что оказался в ловушке.

Поняв, что нервничает, Джефф приказал себе прекратить это безобразие, перебрался через Кэнал-стрит и поставил «штутц» на Университетской площади, где предыдущим вечером Пенни оставляла свою машину. Он предполагал поесть во французском ресторане, но передумал и отправился в «Колб», потому что тот был совсем рядом, в Американском квартале.

Чтобы время бежало быстрее, он погрузился в разделку лобстера под масляным соусом, а за кофе стал читать вечернюю газету. Он должен сдерживать нетерпение. С другой стороны, если у Айры Рутледжа в самом деле есть какое-то важное сообщение…