— Думаю, все в порядке, — быстро проговорил Менедем.

— Но… — Соклей был из тех, кто любит разложить все по полочкам, чтобы потом не сомневаться, где что лежит.

— Я сказал — все в порядке! — громче повторил Менедем, как будто пытался докричаться до Антандра. Его голос эхом отдался от каменных стен и потолка сокровищницы.

Это эхо моментально заставило Соклея вспомнить, где он находится. Оно также напомнило ему о недавних размышлениях — что случается с жителями Сиракуз, которые задают вопросы? За этой мыслью вполне логично последовала другая: а что станется с чужестранцем, который осмеливается задавать вопросы в Сиракузах?

Соклей решил, что ему не очень хочется узнать ответ на последний вопрос.

— Что ж, я тоже полагаю, что все в порядке, — сказал он, улыбаясь (как он надеялся) не слишком глуповатой улыбкой.

Вздох облегчения Менедема был достаточно громким, чтобы пробудить новое эхо. Распорядитель и хранитель сокровищницы заметно успокоились.

Менедем попросил:

— А не дадите ли вы нам два больших кожаных мешка и пару стражников, чтобы забрать деньги на «Афродиту»? Тут уйма серебра, это поймут все жители Ортигии.

Распорядитель заколебался, и Соклей добавил:

— Если не возражаете, стражники могли бы подняться вместе с нами на акатос, чтобы забрать птенцов павлина и клетки для Антандра.

— Хорошо, — кивнул распорядитель. — Это имеет смысл.

Соклею захотелось закричать от радости. С тех пор как он впервые услышал павлиний вопль в Великой гавани Родоса, павлины лежали на его плечах не менее тяжким грузом, чем мир лежал на плечах Атланта. А теперь, проведя с птицами весну и большую часть лета, он наконец от них освободится. Соклей даже не осознавал, насколько тяжко ему приходилось, пока перед ним не замаячила перспектива избавления от ноши.

И он вздохнул с облегчением, когда стражники, которых призвал распорядитель, оказались эллинами. Если бы им выделили для эскорта пару высоких могучих кельтов, Соклей бы забеспокоился, что они могут напасть на них с Менедемом. Конечно, среди эллинов тоже попадались нечистые на руку и воинственные, но Соклей предпочитал об этом не думать.

— Сколько у вас тут денег? — с интересом спросил один из стражников.

— Столько, сколько захотел нам дать Антандр, — ответил Менедем, прежде чем Соклей успел придумать ответ на столь многозначительный вопрос.

Соклей восхитился находчивостью двоюродного брата.

Неизвестно, откуда гребцы с лодки «Афродиты» раздобыли кувшин вина, но когда они переправляли сиракузских воинов через узкий канал к торговой галере, стоявшей на якоре в Маленькой гавани, они гребли так, словно впервые в жизни взялись за весла. Соклею было за них стыдно. Менедем же явно чувствовал себя униженным. Он не мог даже наорать на своих людей, не уронив их еще больше в глазах сиракузцев. Поэтому Менедем только ругался вполголоса, когда они причаливали к «Афродите».

Раздражение Соклея рассеялось, как только моряки погрузили клетки с птенцами павлина в лодку. Он даже швырнул каждому сиракузскому стражнику по драхме, больше из сочувствия, что им придется иметь дело с этими птицами, чем в качестве вознаграждения за то, что они благополучно доставили его и Менедема на акатос.

— Премного благодарны, почтеннейшие, — сказал один из воинов. Второй улыбнулся и помахал рукой.

Команда лодки повезла стражников обратно к Ортигии. Канал между главным островом и небольшим островком был достаточно узок, чтобы по пути не случилось никакой беды.

Когда команда вернулась — все еще гребя кто в лес кто по дрова, — Соклей сказал:

— Хорошо, что им не пришлось выполнять более сложную задачу.

— И что же в этом хорошего? — прорычал Менедем.

А потом завопил на людей в лодке:

— Вы, идиоты! Совсем распустились, поганцы! Мне плевать, чем вы занимаетесь в свободное время, но работать вы должны как следует! Вы, заслуживающие кнута негодяи! Вообще-то я и сам люблю отведать хорошего вина! Но вы не имеете никакого права — никакого, к воронам, права — напиваться, зная, что очень скоро вам, возможно, предстоит важная работа. А теперь представьте: если бы вдруг нам с Соклеем пришлось бежать с Ортигии, спасая свои жизни. Смогли бы вы вывезти нас оттуда целыми и невредимыми? Да ничего подобного!

Гребцы улыбались широкими, пьяными, умиротворяющими улыбками, словно нашкодившие псы, рассердившие вожака стаи.

Один из гребцов сказал:

— Прости, шкипер. Затмение нас просто ошарашило, ну начисто! И ведь все закончилось хорошо, так стоит ли ругаться?

Его улыбка стала еще шире и глупее.

Соклей подумал, что в словах парня есть резон, но его двоюродный брат считал иначе:

— Какое там хорошо, да проклянут тебя боги!

Голос Менедема сделался громче и стал таким пронзительным, что Соклей заткнул пальцем ухо.

— Ты, широкозадый простак, ты хоть понимаешь, что выставил наше судно на посмешище? Никто не смеет этого делать — никто, ты слышишь меня?

Его слышала половина Сиракуз. Он так вопил, что Соклей не удивился бы, если бы и Агафокл с северного берега Сицилии тоже услышал бы капитана «Афродиты». Соклей попытался вспомнить, когда в последний раз видел Менедема таким взбешенным, но не смог.

«Уже давно никто не выставлял его при подчиненных в плохом свете», — подумал Соклей.

Имейся у пьяных моряков хвосты, они бы наверняка ими завиляли.

— Да, шкипер, — сказал тот из гребцов, который еще способен был говорить. — Нам очень жаль, шкипер… Ведь правда, парни?

Все серьезно закивали.

Но Менедем остался неумолимым, как эриния.

— Жаль? Вы еще не знаете, что такое — «жаль»! — Он повернулся к Соклею. — Вычти из жалованья у каждого из этих ублюдков трехдневную плату!

— Трехдневную? — переспросил Соклей тихо. — А это будет не многовато?

— Ради всех богов, нет! — Менедем и не подумал понизить голос. — За один день — за то, что они напились, когда должны были работать. И еще за два — чтобы этим ослам впредь не повадно было.

Но вместо того чтобы роптать, гребцы приняли такой вид, как будто пожертвовали удержанное из их жалованья серебро вместо козленка в качестве искупления грехов. Соклей решил, что в столь великом раскаянии тоже виновато вино.

— Этого никогда больше не повторится, шкипер, — заверил говорун. — Никогда!

По его щеке покатилась слеза.

Соклей подтолкнул Менедема локтем и краешком рта сказал:

— Хватит.

Он гадал: послушает ли его двоюродный брат, или же гнев Менедема, как гнев Ахиллеса в «Илиаде», окажется настолько велик и глубок, что лишит его здравого смысла. На какое-то мгновение он испугался, что Менедем превратился в одержимого. Но тот наконец ворчливо сказал:

— Очень хорошо. Ступайте на борт, вы, олухи.

Пьяные моряки, суетливо взобравшись на судно, поспешно убрались подальше от капитана.

Соклею на ум пришло еще одно сравнение из Гомера.

— Каково это — ощущать себя Зевсом, владыкой богов и людей? — тихо спросил он.

Менедем засмеялся.

— Если хочешь знать — неплохо. Очень даже неплохо.

— Я тебе верю, — ответил Соклей. — Нечасто видишь, чтобы кто-нибудь вот так нагонял на людей страху.

— Капитану нужно уметь время от времени это делать, — серьезно пояснил Менедем. — Если люди не будут знать, что обязаны слушаться, если это не укоренится глубоко в их душах, ты не заставишь их выкладываться изо всех сил. А иногда это бывает надо — например, когда за тобой гонится триера.

— Допустим, — сказал Соклей. — Но разве не лучше было бы, если бы они слушались капитана из любви и уважения? Как сказал божественный Платон, армия любовников могла бы завоевать весь мир.

Его двоюродный брат фыркнул.

— Сомневаюсь, что так было бы лучше. Попытайся заставить твоих гребцов тебя полюбить, и они решат, что ты просто тряпка.

Соклей вздохнул.

В словах Менедема звенела суровая, чистая правда — звенела, как серебряные монеты, падающие на каменный прилавок. А что касается армии любовников… Воины Филиппа, отца Александра Великого, перебили фиванский Священный отряд, составленный из любовников и возлюбленных, перебили всех до последнего человека, после чего Александр пошел и завоевал мир без них. Платон не дожил до того, чтобы увидеть это. «Интересно, — подумал Соклей, — что бы он на этот счет сказал? Скорее всего, ничего хорошего».