—Я думаю — «До вас уже, конечно, дошла (или долетела, но скорее — дошла, мало букв) трагическая весточка, что Леха погиб...»

  —«...исполняя интернациональный долг в Афганистане»!

  — Ну вот, что-то уже есть, Александр Борисович. Дальше, ей-богу, не знаю — про какую-то дочку... Да нет, не дочку — звездочку!

  — Звездочку Героя?! «Получил, конечно, посмертно, звездочку Героя». А мы не сочиняем, Семен Семенович? Идем посмотрим, что дальше.

  И снова миллиметр за миллиметром, буква за буквой....

Но  огибле       пулидушма   своих   к.

Он мне ск   что послал вам    менты о

нехор     лахв Афган    олдатам     вки,

чтобы   А Лех     и он заспорил

с     ндиром. Ле  что у него в

Мое   шая знакомая и    ся на юри

асск  куда  следует    Дорогая К   врань

еха закр        дью командира от пули. Они

жами. И       ома еза        уга.

ают прив        азы

  И в следующую секунду я чуть не опрокинул на пол микроскоп, потому что совершенно отчетливо различил слово... «Фауст». Я не поверил своим глазам, подумал, что начинаются алкогольные галлюцинации. Я потянул пленку назад:

   леке      ФАУСТ, то есть производят го преет     ние.

Дорогая Ким! Сохр хины докум

вам еще напишу вскорости и даже прие тожит ьтво.

Надо    ументы отд      ысшие орга

ста   и К   С.    таюсь незнак

уг А.Мо     ов

  — Вот теперь шарада. Ребус. — Моисеев беспомощно взъерошил волосы.

  — Почему ребус? «Но погиб Леха от пули душмана...»

  —Не думаю, Александр Борисович. Между «Лехой» и «пулей» не две буквы, а больше. Скорее —-«Но погиб Леха не от пули душманов, а от своих...» Совсем коротенькое слово!

  — ...А от своих рук! Семен Семенович! — взмолился я. — Подождите минутку. Вернее, запишите все, что вам удается разобрать.

  Я вышел в коридор, закурил и сел на допотопный сундук. Что за Фауст свалился на мою голову? И не много ли Фаустов для одной недели? Или это один и тот же — тот, кто взрывал метро, и вот этот — в письме из Афганистана? Я стряхиваю пепел прямо на пол, сидеть на покатой поверхности было неудобно, а крики футбольных болельщиков за дверью не давали сосредоточиться. Я ждал, что Моисеев позовет меня, но, когда я достал третью сигарету, начал в этом сомневаться. Я открыл дверь чуланчика: Семен Семенович положив седую голову на столик, мирно посапывал.

  Я взял исписанный Моисеевым листочек. «Но погиб Леха не от пули душманов, а от своих рук. Он мне сказал, что послал вам документы(?) о нехороших делах в Афганистане... солдатами... А Леха не согласился(?), и он заспорил с нашим командиром. Леха говорил, что у него в Москве есть хорошая знакомая и что она учится на юриста... рассказать куда следует(?) Дорогая Ким! Это все вранье, что Леха закрыл грудью командира от пули. Они дрались ножами. И ... зарезал(?) вашего друга... Алексей(?) Фауст, то есть производят государственные преступление Дорогая Ким! Сохраните Лехины документы. Я вам еще напишу вскорости и даже приеду на ваше местожительство. Надо эти документы отдать в наши высшие органы власти и КПСС. Остаюсь незнакомый вам друг А. Морозов? Молоков, Мосолов?»

  Уложив пленку и записи в чемоданчик, я разбудил криминалиста»

  Не зажигая света, я ходил из угла в угол своей квартиры. Я не знал, что делать. Провел по всем правилам следственной науки обыск и в телевизионной тумбочке обнаружил почти полбутылки коньяку. В холодильнике было пусто, и только одинокий апельсин пламенел в белом безмолвии. С бутылкой и апельсином я устроился в удобном кресле. Пил прямо из горлышка крупными глотками и жадно вонзал зубы в кислую ледяную мякоть. Полная физическая расслабленность прояснила мозг — теперь я мог думать, сопоставлять факты...

  Следственная версия, как известно, представляет собой вероятное объяснение расследуемого события, его обстоятельств, отдельных фактов. Разумеется, природа версии как вероятного суждения допускает возможность ее ошибочности. Надо выдвигать и проверять все достаточно обоснованные версии. Из которых, в конечном счете, ни одна может не оказаться доброкачественной. Теоретические споры о классификации проверки версий с учетом их очередности — последовательности или одновременности — сводятся к одному: надо интенсивно проверять наиболее опасную версию.

  Итак, прежде всего мне увиделась связь: бомбу в метро подложил человек по имени Фауст, в письме к Ким говорится о каком-то Фаусте. Моисеев дал ему имя — Алексей. Потому что в письме был обрывок слова — «леке». Но это большой вопрос. Это просто догадка. А что, если Ким было известно о взрыве в метро? Почему она тогда никому в прокуратуре не сказала об этом? Она была весела и беззаботна до последнего дня. О чем она хотела сказать мне и Меркулову? И вообще — каким образом война в Афганистане могла быть связана с взрывом в метро? И как могла военная цензура пропустить письмо такого содержания, да еще через границу? И уже совершенно дико выглядело убийство девушки.

  Я переставлял факты, выдвигал на первый план одни из них, потом другие — с каждой новой попыткой ощущая, что у меня ничего не выходит. С одной стороны, описание бритых парней в куртках согласовывалось с новобранцами и Афганистаном. С другой — Розовский утверждает, что удар кинжалом был нанесен профессиональной, тренированной рукой, а это не вяжется с новобранцами.

  Как бы то ни было, мне предстояло интенсивно проверять наиболее опасную версию—взрыв в метро — афганские военнослужащие — убийство Ким. Значит, надо копать армейскую среду, прощупать военкоматы Москвы и Подмосковья, поездить по воинским частям, войти в контакт с Главной военной прокуратурой и самим Министерством обороны... В нашей стране вооруженные силы — это не только армейские части. Они состоят из трех видов войск: помимо Министерства обороны, это внутренние войска МВД и пограничные КГБ... Ничего себе намечается работенка. Сомневаюсь, что мне удастся справиться с таким объемом следственно-оперативных мероприятий, даже если завтра весь отдел Романовой поступит в мое распоряжение. Я «выжал» из бутылки последние капли коньяка себе в горло и, не раздеваясь, лег на незастеленный диван.

  В семь утра я прикатил в 78-е почтовое отделение. Несмотря на бессонную ночь и сверхдостаточное количество выпитого, я чувствовал себя довольно бодро. Начальница отделения, наступая огромной грудью и мигая фиолетовыми веками, защебетала:

  — Ах, товарищ Турецкий, Александр Борисович, дорогой! Разве можем мы помнить какое-то письмо? Вам известно, какое огромное количество почтовых отправлений проходит через наши руки?!

  Я отступил под натиском декольтированного бюста в угол и плюхнулся на стул. Начальница уселась рядом, обдавая меня запахом едких духов и еще более едкого пота.

  — Вы знаете, что наша советская почта перевозит десять миллиардов писем в год, а это в шестнадцать раз больше, чем перевозилось в царской России в 1913 году — не унималась начальница и, неожиданно громко захохотав, добавила: — Знаете, ведь они перевозили почту на почтовых - лошадях с бубенцами!

  — Пригласите, пожалуйста, почтальона, обслуживающего дом «Тысяча мелочей», — сказал я.

  Она, захлопнув рот, обиженно виляя задом, выплыла в коридор и заорала:

  — Афанасьева! Тут тебя следователь вызывает! Афанасьева! Сколько можно повторять!

  Через минуту я допрашивал в освободившемся кабинете начальницы почтового отделения молодую деваху с наивными голубыми глазами.

  — Скажите, Афанасьева, вы можете вспомнить, кому разносили почту в субботу, пятнадцатого числа?

  — Всех — нет, некоторых — могу, — спокойно ответила она, разглаживая ладонями подол юбки.

  — Меня интересует корреспонденция квартиры номер 322.

  — Я так и думала. Да, было одно письмо для Ким Лагиной.

— Вы что, ее знаете? То есть знали?