Газеты писали: «Какой-то злой рок преследует М. Г. Лерхе в Вологде. В августе прошлого года авиатор, возвращаясь с фабрики «Сокол», при спуске в городе упал на забор, сломал аппарат и пострадал сам. Один из лучших и отважных русских авиаторов, три месяца совершавший полеты над осажденным Адрианополем под турецкими пулями, под выстрелами разрушительных крупповских орудий, изобретенных для борьбы с новым воздушным врагом, где не только во время падения, но во время самого полета авиатор ежеминутно рисковал жизнью, тот же самый г. Лерхе упал на том же самом аппарате в тихой и мирной Вологде, на Вологодском беговом ипподроме, в воскресенье 23 июня...»

Но аварии были в порядке вещей. К ним привыкли. Гораздо больше тревожили воображение перелеты. Такие перелеты, как Дыбовского, Поплавского, Андреади, Габер-Влынского и Самойло, прилет французов Брендежонна и Пегу — все это были события, близкие профессиональной жизни Клещинского.

Как всякий авиатор, особенно тех лет, он большую часть времени проводил на аэродроме и у самолета. А когда был свободен от службы, его, очевидно, манили рекламы кино — зрелища, так быстро ставшего популярным, — в темном зале мягко жужжит лента «синема», с афиш глядят портреты Веры Холодной и Мозжухина... Или модная грусть Вертинского, которую приятно послушать вечером, не принимая всерьез... А иногда — знаменитый ресторан «Яр» недалеко от Ходынского аэродрома.

И он не мог не знать стихов Блока, только что написанных в 1912 году, тех летящих облачно строк, как тугая струна натянутых звенящей силой большого таланта, тех, что касались профессии самого Клещинского и до сих пор остаются среди лучших стихов об авиации:

О первые дни авиации, ее шумящие крылья, поразившие воображение человека уже самым фактом того, что он может летать, а не жить «придавленным к земле»! О первые травяные аэродромы, которые даже в будущие дни будут вспоминаться как любовные песни древних менестрелей! Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что это вы отравили душу Клещинского отравой полета и сделали его счастливым разведчиком призрачных островов, которые лежат где-то там... за облаками...

Нам так легко понять все, что с ним произошло, хотя листы старых газет молчат о многом!

Клещинский был одним из самых молодых и, значит, особенно восприимчивым. Волнение радости сжимало ему горло, когда, наконец, уже дождливой осенью 1913 года он получил разрешение и стал готовиться к перелету...

На месте гибели Клещинского корреспондент подошел к поручику Иванову с просьбой разъяснить, почему произошла катастрофа. Поручик Иванов сказал:

— «Ньюпор» всю ночь простоял на дожде. Тяжесть его увеличилась от впитанной влаги. Летел поручик Клещинский на дальнее расстояние. Бензина и масла можно добыть не везде, приходилось везти с собой большой его груз. Тяжесть аппарата была от этого ненормальна. Он хотел вернуться, но хвост занесло, и вышел «обратный вираж»...

— Зачем же эти опасные перелеты на дальние расстояния в ужасную октябрьскую погоду, а не летом?

Поручик Иванов впервые взглянул на корреспондента.

— Мы получили разрешение на перелет только осенью. Летом были маневры. Но мы считаем, — сказал он медленно, — что нам нужно приучиться летать в самых неблагоприятных обстоятельствах. Без малейшей дорожной организации, не зная ни направления ветра, ни условий местности. Оттого-то, сознавая опасность этого, мы и летаем в осеннюю непогоду... Блок писал:

Но все было проще. Клещинский сам хотел лететь осенью, и он полетел в дождь. Он, быть может, в самом деле не учел лишний груз масла и бензина, взятый по бедности снабжения авиации. И он упал на поле, недалеко от Калуги, где жил в то время почти безвестный чудак-учитель, по формулам которого выходят теперь на орбиту ракетные корабли.

Он недолго жил, Клещинский, но о таких, как он, сказал в те дни Джек Лондон: «В короткие мгновения полета он живет так, как никогда не жил бы, оставаясь на месте». Ведь он летал, когда еще так мало было людей, познавших небо!

Я начал писать о Клещинском потому, что он не долетел до конца. Когда мы надеваем венок победителю, мы часто забываем, что на одного долетевшего приходятся десять, которые шли тем же путем. Слава им, которые не дошли до конца и, как капитан Скотт и Георгий Седов, замерзли где-то у полюса!.. Большие открытия рождаются только усилиями многих.

Среди пилотов Клещинский был рядовым. Он был еще молод и не успел выдвинуться до рокового своего перелета. Историки авиации забыли его имя. Но без рядовых, готовых на все, не бывает армии, способной победить.

Есть темы, о которых мы забываем, как только кончим писать или читать, но есть такие, с которыми никогда не расстанешься. Я, житель земли, из тех многих, которым не дано познать упоение борьбой за высоту, за это поле надежды нашего века... Но образ летчика всегда стоит передо мной в своем высотном шлеме, немного суровый и мужественно-простой, напоминая о великом мастерстве: каждый день молча и без хвастовства искать те новые острова, которые будут служить человечеству.

Эта повесть не только о людях авиации, но и о цене мечты, о беспокойных людях, способных изведать «губительный восторг самозабвенья» и совершать открытия.

Они есть всюду, в любом деле, но в географии, которая с развитием авиации устремилась вверх от земли, их характер бывает заметней. Старый моряк и романтик Джозеф Конрад говорил в свое время, что «география, единственная из всех наук, возникла из действия и, больше того, — отважного действия, которое так захватывает людей домашнего образа жизни, склонных мечтать о суровых и неожиданных испытаниях, как мечтают узники за своими решетками обо всех опасностях и превратностях свободы, столь дорогой сердцу человека».

Мир не может жить без разведчиков. Когда настает их час, мы говорим: чудаки и мечтатели, неисправимые романтики и фантазеры... Разведчики еще неведомых нам призрачных островов... Ведите нас! Мы пойдем за вами.