На следующий год он также без отрыва от основной работы планериста закончил Центральную школу Осоавиахима — это дало возможность летать на самолетах. Вместе с ним сдавали экзамены старые друзья — Остряков, будущий полярный летчик Москаленко. В то же время он начал прыжки с парашютом. Но больше всего летал на планерах. Воздушные течения от горы Узун-Сырт, от ослепительно синих волн теплого моря давали опору крыльям. Иногда летали целыми днями. Он занял одно из первых мест по продолжительности полета, доставшееся ценой огромного напряжения, когда однообразие действий тянуло в сон: семьсот метров вдоль горы Узун-Сырт и обратно, бесчисленные развороты; он провел непрерывно 32 часа в воздухе. Он испытывал и изучал новые планеры. Шли годы — соревнования, рекорды... Испытатель планеров в совершенстве овладел техникой полетов на аппарате без двигателя. И это помогло ему потом, во время испытаний, при вынужденной посадке с остановившимся двигателем. С 1932 года ведет он стаж своей испытательной работы. Больше тридцати лет имел он дело с новыми конструкциями. Главное, что он развивал в себе, — навыки обращения с новой машиной. Он считал свою работу делом высокого искусства. Долгая практика пригодилась ему особенно, когда в годы войны он начал испытывать самолеты сначала с поршневыми моторами, а затем реактивные.

Вниз, вниз, вниз... Стрелки прибора быстро отсчитывают сотни метров. С не изведанной никем, кроме летчиков, высоты — вниз, к земле. Но только не слишком близко. Земля растет, надвигается, становится более зримой — теперь пора, снова движение ручки, в котором самолет и человек слиты в одно тело, как сердце и крылья орла, — машина точно выходит в горизонтальный полет. Земля уже хорошо видна. Проносятся внизу леса, тронутые кое-где первым, весенней свежести, зеленым цветом...

Но здесь, невысоко над землей, ему предстоит еще одно испытание, более серьезное, чем пикирование с высоты.

Реверс элерона. Два слова, заключающие в себе очень многое. Реверс — это действие наоборот. Бывает, что на больших скоростях управление новой машины начинает действовать наоборот: привычное летчику движение ручки влево, рассчитанное на левый крен, вдруг бросает машину в обратную сторону — быстро перевернувшись на спину, она падает к земле. Узнать, в какую секунду это начинается, нарочно довести до реверса, чтобы приборы-самописцы зафиксировали его возникновение и помогли внести изменения в конструкцию, устранить эту опасность для серийных машин; но нельзя дать самолету перевернуться, надо мгновенно прекратить крен, погасить скорость, удержать его в нормальном полете. Игра на грани предельной опасности, потому что испытание проводится близко к земле, где большая плотность воздуха дает максимальную нагрузку на конструкцию. А запас высоты так невелик, что в случае неудачи летчик не сможет катапультироваться. Охота за секундой нечеловеческого напряжения, когда надо намеренно войти в опасность и сразу выйти из нее.

Все, что надо сделать, давно рассчитано и продумано на земле. Дни тренировки на мгновенную координацию необходимых действий, отчетливо запомнившиеся цифры расчетов, настойчивая мысль о предстоящем трудном полете, которая при всем внешнем спокойствии не оставляла его ни на минуту, даже во время отдыха, обыкновенных, незначащих разговоров дома, в семье, или по дороге к аэродрому.

Сегодня она пришла, его работа, необходимая для других, — если сейчас не проверить машину на реверс, то потом менее опытный летчик попадет в такое же положение неожиданно и не сможет удержаться в воздухе. И он говорит себе: «Мне, испытателю, легче, я готов, заранее насторожен».

На небольшой высоте лучше заметна скорость — уходят назад зазеленевшие заново леса. Где-то там, под ним, на земле, рвутся к жизни молодые клейкие листья... В определенной точке горизонтального полета пора начинать работу. Движение ручки, увеличение газа и скорости — резкий толчок прижимает к креслу, машина вдруг рванулась вперед, как скаковая лошадь от удара хлыста; каждой клеткой тела он ощущает теперь нарастание скорости; после того как грозно, на полную мощность, взвыли двигатели — быстрый взгляд на стрелки приборов: все стоит на пределе — число оборотов, температура газа, давление топлива... Двигатели ревут на полной тяге...

Он ждет той смертельно опасной секунды — едва начавшийся крен, машину повалило на крыло, и в то же мгновение убран газ, погашена скорость, выпущены тормозные щитки; самолет, выравниваясь, как бы осаженный на ходу, бешено встряхивает его на ремнях, пристегивающих к пилотскому креслу.

Все кончено. В момент начавшегося реверса хладнокровные приборы-самописцы записали все, что нужно. Испытатель разворачивается над лесом к аэродрому. Там его снова встретит земля, но уже не страшная, а полная жизни, любви, света, неудержимого весеннего цветения.

Столько самолетов прошло через его руки, что он не любит рассказывать об отдельных эпизодах, — слишком много. Он летал на машинах всех известных конструкторов: на тяжелых гигантах Туполева и на стремительных сверхзвуковых машинах Микояна, Яковлева, Ильюшина, Лавочкина. Часто ли во время работы приходит внезапная опасность? Бывало всякое, иногда надо рисковать. Теперь уже не сразу припомнишь, когда пришлось особенно трудно: в тот раз, когда началась вибрация, флаттер, и он с трудом успел покинуть потерявшую управление машину, или в тот раз, когда на еще не знакомом ему самолете разрушился элерон и он, лишенный возможности лететь по прямой, привел его кругами на аэродром и виртуозно посадил без аварии.

Говорить о себе он не любит. Он вообще молчалив, сдержан. Сухое, аскетическое лицо. Большая внутренняя сила скрывается под привычным выражением бесстрастия. Это выражение ненаигранно; таким он бывает в воздухе. Однажды в кабине его самолета установили автоматический киноаппарат. На больших скоростях изменение режима полета вызывает значительную перегрузку — самолет и летчик испытывают большое давление, их вес увеличивается в несколько раз. Пленка показала лицо испытателя во время работы. Эти кадры нельзя смотреть равнодушно. От действия перегрузки его лицо вдруг стало отекать, веки закрылись сами, от собственной тяжести. Но руки не выпустили управления. Самолет выровнялся, перегрузка кончилась. По-прежнему спокойный, он взглянул на горизонт: все в порядке. Машина идет правильно. Только тогда он позволил себе вздохнуть, и то чуть-чуть, как бы украдкой; и снова перевел пристальный взгляд на приборы — работа продолжается.

Испытывает ли он чувство страха? Вопрос вызывает на его неподвижном лице легкую, чуть озорную усмешку: сказать по правде? Не поверите... Почти нет. За долгие годы работы оно атрофировалось, заменилось выдержкой, точным расчетом, быстротой соображения. И вдруг, оживляясь, он начинает рассказывать, как воспитывал в себе привычку к высоте; еще в молодости поднимался по фабричной трубе, потом, уже став летчиком, прыгал с пятиметровой крыши ангара или, зацепившись ногами за карниз четырехэтажного дома, свешивался над землей, как будто на шведской стенке в гимнастическом зале, однажды даже висел на одной руке посреди моста через реку Пахру... Но для этого нужна тренировка нервов.

Я смотрю на него, отдыхающего после напряжения рабочего дня, спокойно сидящего дома в кресле, не в том стальном кресле, которое весит почти сто килограммов и может быть при аварии выстрелено катапультой вместе с ним из самолета, а в обыкновенном кресле в обыкновенной квартире. Уютный свет лампы. Вечерние сумерки Москвы за окном... Его лицо может показаться неприметным — простое русское лицо, каких много встречаем мы каждый день. Но это только кажется. Я думаю о том, что воплотилось в этом скромном человеке, человеке из другого мира, огромных высот и скоростей, готовом в нужную секунду распрямить, как пружину, все свои знания и способности, добившемся этого упорной тренировкой воли, ума и тела... Живой заряд непобедимой человеческой энергии, вступивший в борьбу со стихией высот.