Еще не успели воители по три чарочки опрокинуть да поросенка докушать, как к делам перешли.

Рассказал воевода гостю заморскому, что на землях к северо-востоку от Динска чудовища богомерзкие появились, что из леса почти каждую ночь выходят да людей почем зря изводят. Жаловался полководец, что ратников у него мало и они еще плохо обучены, что не в силах дружина ему подвластная и границу от набегов восточных племен держать, и чудовищ по лесам истребить. А в конце просил воевода от имени князя далеченского знаменитого рыцаря в ту округу отправиться и чудовищ извести. Говорил, что воинов своих дать не может, но три мешка серебром отмерить готов, чтоб рыцарь отряд себе из наемников нанял, из тех самых головорезов, что в кабаках портовых сидят, найма или в охрану к купцам-караванщикам, или в дружину ожидая.

Призадумался Емел, дело показалось ему не таким уж и простым, а случай, чтобы воеводу сместить, не слишком удобным. «А что, если правда? А что, если воевода всего лишь тайный приказ князя исполняет, а не заговор готовит? – рассуждал городской глава, опасаясь, как бы рвение и преданность не вышли ему боком. – Коли взаправду так, а я в Киж донос отправлю, то немилость княжескую на себя накличу! Казнить не казнят, но поста доходного как пить дать лишусь!»

Дальше поведал лазутчик, что рыцарь варк Борг исполнить поручение взялся, но от денег, для найма отряда предназначенных, отказался. Надменно заявил вояка заморский, что ему всего двое подручных надобно, что он сам их отберет, им задатка за работу мечами платить не собирается. На том обменялись воины крепким рукопожатием, подняли по чарке и к обсуждению вознаграждения перешли.

Щедро был готов воевода за службу опасную платить, но рыцарь, похоже, в делах торговых совсем не разбирался. Отказался варк Борг от мешков с деньгами, а попросил лишь следующее. Пожелал рыцарь небольшой надел земельный на северо-востоке, что как раз между лесом проклятым да пограничной заставой находился. Охотно согласился воевода и тут же отдал писарчуку приказ, землю ту каменистую, неплодовитую, в дар заморскому рыцарю отписать. Кроме того, изъявил воитель желание десятую часть добра получать, что он с подручными от чудовищ убережет, а каждого пятого спасенного человечка: мужика али бабу – себе в холопы.

Обрадовался воевода, что столько денег казне сберег, и велел еще один бочонок вина прикатить да девок-танцовщиц позвать. Ведь выходило так, что служба рыцарская князю далеченскому ничего не стоила! Бесплодная земля да людишки с имуществом, которых все равно бы твари проклятые загрызли да попортили. Если бы все дела так выгодно делались и все чужеземцы такими глупыми были, процветало бы родное Далечье!

Не разделил Емел радости своего недруга, нутром купеческим чуя подвох. А пока городской глава брови хмурил да лоб морщил, паренек-соглядатай продолжал рассказывать. Недолго рыцарь заморский в гостях у воеводы засиделся, танцами взор тешить не стал, выпил чарку вина, доспехи стальные надел, мечом подпоясался да, застолье богатое покинув, тут же в кабак направился, подручных искать. Шумно в заведении портовом было, отдыхало там за кружкой и дракой много чужеродного сброда, но стоило лишь варк Боргу порог злачного места переступить, как смолкли пьяные голоса и стук кружек вмиг утих. Узнала рыцаря добрая половина наемников, видимо, со многими он на ратные подвиги хаживал. Повскакали с мест сразу дюжина воителей, а может, и более, да как заорали во все пьяные глотки: «Слава варк Боргу!» – а остальные затопали и дружно кулаками по дубовым столам застучали. «Слава, слава, слава!» – этот крик долго еще по кабаку разносился. Рыцарь медленно поднял руку в стальной перчатке, и наступила гробовая тишина. «Ты и ты, со мной пойдете!» – произнес Витор варк Борг и указал пальцем на двух рослых наемников.

– Ну, и что, пошли? – удивился Емел, не привыкший, что наемники вот так просто без задатка, договора и даже условий не узнав, на службу нанимаются.

– Не то слово, господин городской глава, – тихим шепотом произнес соглядатай, озираясь зачем-то по сторонам. – Не пошли, вприпрыжку вслед за рыцарьком пустились! Один даже кошель свой на столе позабыл! А на лицах оставшихся такая горечь, такая досада была!…

– Ладно, дружок, ступай! Верой и правдой ты мне послужил, завтра к казначею за наградой придешь! – отпустил Емел шпиона, а сам, вместо того чтобы на покой отправиться, приказал десятника Митрофана позвать, того самого, что у воеводы в дружине служил, но ему лично многим был обязан.

Медленно тащился обоз по размытой дождями дороге. Четыре подводы, одна скрипучей другой, то тонули в грязи, то подскакивали на кочках да ухабах. Десяток пеших солдат, отложив мечи со щитами, толкали телеги вперед и не давали им завалиться на бок. До дальней заставы оставалось менее дня пути. С нетерпением ожидали ратники на приграничье провизии, свежих рубах, мечей и стрел. Утомленных трехдневным переходом солдат конвоя радовала мысль о скором прибытии. Меся стоптанными сапогами дорожную грязь, каждый из них лелеял в душе мечту о сытном, горячем обеде у походного костра и о долгом, манящем сне на мягкой постели в теплой, уютной казарме. Настроение в отряде было приподнятым, и только ехавший на второй подводе десятник Митрофан был мрачнее тучи и все беззвучно шевелил губами, то ли разговаривая сам с собою, то ли насылая проклятия на чью-то дурную голову.

Не по нутру было Митрофану новое поручение, не лежало сердце к поездке, к тяжкой полугодовой службе на дальней заставе, но он был в долгу, а в этом случае, как известно, расплата бывает чаше всего неприятной… Раз городской глава такую волю изъявил, должен был десятник ей покориться. Хоть и хотелось служивому в Динске остаться, но пришлось на поклон к Нероде Щербатому пойти и добровольно в дозорные на приграничье вызваться. Подивился главный помощник воеводы столь странному желанию, но отговаривать не стал, на службу в дикую местность десятника направил. Не знал Нерода, что Митрофан перед Емелом в долгу, да в таком, что деньжатами не расквитаться.

Вырос Митрофан без отца, без матери. Унесла их жизни война или другая напасть, парнишке босому было неведомо. Мелкими заработками сирота беспризорный жил да воровством промышлял, пока однажды не попался. Жестоко в ту пору воров в Далечье карали, стражники парнишку чуть насмерть не засекли, да Емел Одортов сын, тогда еще купец, за него заступился. Пощадили Митрофана, отпустили купцу на поруки, а тот его к делу пристроил, к учетчику складскому в ученики поставил, у которого паренек и счету, и грамоте обучился. Как исполнилось сироте семнадцать годков, подсобил купец-покровитель в стражу городскую поступить, слово перед тогдашним городским главой за него замолвил. Быстро смекнул Митрофан, как службу охранную нести, и к девятнадцати годкам уже десятником стал. Вот тогда-то его Нерода Щербатый и приметил. Понравилось воину именитому, как молодец с мечом управляется да как службу несет, и решил, что грех с такими задатками в стражниках простых прозябать. Четыре года Митрофан в дружине под началом у Нероды служил, войну с честью и славой прошел, до десятника дослужился. Все было хорошо: и по службе продвинулся, и в ратных делах преуспел, и деньжата водились, и девки на него заглядывались, но вот только старый долг покоя ему не давал.

Хоть между Емелом и воеводой давнишняя вражда была, но Митрофана она никак не касалась, поскольку десятник и у того и у другого на хорошем счету был. Ранее никогда не просил городской глава Митрофана об услугах зазорных и о том, как ему в жизни помог, тоже не напоминал. Но вот три дня назад позвал управитель Динска к себе Митрофана, былые деньки припомнил и приказал на дальнюю заставу в дозор вызваться, чтобы там за рыцарем заморским следить и о том, как истребление чудовищ идет, и чем рыцарь с подручными занимается, с верным человечком в Динск докладывать. Не понравилось десятнику поручение. Попахивало дурно: шпионством, кляузничеством да подлым предательством. Заела Митрофана совесть трехголовая: одна голова кричала, что не след честному ратнику в презренных соглядатаях ходить; другая шипела, что у парня перед Емелом должок неоплатный. Третья же голова, самая старая и мудрая, во время спора «сестричек» молчала, а затем, когда обе пыл уже подрастеряли, важно изрекла: «Пусть все идет, как идет! Отправляйся на заставу, а там разберешься, за кем правда; на месте и поймешь, как честнее поступить и имени своего не замарать!»