– Странно...
– Возможно, видеть смерть человека для убийцы означает осознание того, что это он лишает его жизни.
– Как можно обманывать себя столь жалким способом?
– Легко. Люди постоянно себя обманывают, по большей части в мелочах. Мы вводим себя в заблуждение, думая, что сокращение штатов на фирме обойдет нас стороной. Что наша любимая команда выиграет чемпионат. Что мы сможем купить себе шикарный автомобиль...
– Ты говоришь о ерунде. А тут – убийство! Человек накидывает петлю, начинает душить и обманывает себя, считая, что это делает не он? Да ты что?! – воскликнула Дайана.
– Совершенно верно, разница громадная. Полагаю, к моменту, когда он рвал бечевку, убийца уже осознавал, что он собирается сделать. И когда душил Мисси, понимал, что лишает ее жизни. Возможно, он шел к этому годы – не исключено, что Мисси стала первой его жертвой. До того дня он только думал, что способен убить, но не представлял себя в роли убийцы. – Квентин специально говорил бесстрастным тоном, как врач-патологоанатом, свыкшийся с видом смерти, но по мере рассказа безучастность покидала его, а голос становился все более хриплым. – Как бы там ни было, он убил Мисси, а тело сбросил в ручей. Оно застряло между валунами. Шнурок врезался ей в шею. – Квентин замолчал, а когда снова начал рассказывать, Дайана удивилась зазвучавшим в его голосе мягким теплым ноткам. – Она лежала с открытыми глазами. Когда я ее увидел, мне вдруг почудилось, что она смотрит на меня как живая. Молит о помощи. Как будто я мог ей чем-то помочь. Должен помочь.
– Квентин...
– Мисси стала для меня младшей сестрой, которой мне всегда так не хватало. Я стоял возле нее, ошалев от ужаса, не в силах оторвать взгляда от ее глаз, и только тогда понял, что я предал ее. Я оказался никудышным братом и плохим другом. Я не слушал ее, не защитил. Меня словно кто-то ударил в грудь, все вокруг померкло, потемнело. Я ничего не видел – кроме Мисси, ее глаз, ее бледного лица. И шнурка на шее. Мне показалось странным, что такая ерунда способна лишить человека жизни. Жалкий кусок обычной бечевки, какими перевязывают копны.
Дайана не ожидала такого жестокого рассказа. Знай она, что ее ждет, она бы не стала ни просить, ни слушать Квентина. Раздумывая, девушка внезапно почувствовала, что способна сосредоточиться. Необычное ощущение ошеломило ее больше слов Квентина, поскольку никогда еще она не испытывала такого. Голова была совершенно ясная, мысли не прыгали и никуда не исчезали, не было знакомых вспышек просветления и погружения в темноту, обрывочные куски информации складывались в законченные картины, не звучали в голове странные голоса. Прошли паника и страх, не оставлявшие ее с момента встречи и разговора с призраком.
Был только Квентин, говоривший низким, чуть дрожащим голосом. Он произносил кошмарные слова, трагическое полотно, нарисованное им, пугало, но не так, как раньше. Взволнованно, но без удушающего страха и не теряя самообладания, Дайана смотрела на возникший перед ее глазами образ мертвой маленькой девочки, лежащей в ручье. Вода перебирала ее длинные темные волосы, словно играя. Мисси лежала как живая. Глаза ее были раскрыты.
– Полиция не обнаружила следов сексуального насилия, – выдавил из себя Квентин. – Мисси была полностью одета, характерных травм на ее теле не нашли. Конечно, вода могла многое смыть, но не раны и кровоподтеки. А их не нашли. Если не считать следа от шнурка на шее. Позже сделали анализ соскобов из-под ее ногтей и тоже ничего необычного не обнаружили. Никаких улик. Кто убил ее – неизвестно... Не исключено, что смерть наступила в ручье или недалеко от него. Следов борьбы не нашли – значит, убийца напал на нее неожиданно. Как выяснилось, последним, кто ее видел живой, был я.
– Ты? – удивилась Дайана.
– Да, я, – кивнул Квентин. – Часа в четыре я возвращался в коттедж из конюшни и столкнулся с Мисси возле входа в сад дзен. Она снова попыталась заговорить со мной о своих страхах, о том, что чувствует... Но было так жарко, я страшно устал и торопился домой. Мне хотелось только одного – поскорее принять душ. Я подумал, что она мне страшный сон рассказывает или снова выдумывает всякую ерунду непонятно зачем... В общем, я ушел.
– Не знаешь, а какая-то причина для ее страхов могла быть?
Квентин поморщился.
– Не знаю. Помню, она очень боялась лошадей, никогда с нами верхом не каталась, а мы в те дни только этим и занимались. Жара стояла страшная, мы все как мухи сонные ходили. Иногда нам даже не хотелось общаться друг с другом. Утомляла она меня своими рассказами. Короче говоря, я от нее попросту отмахнулся. – Квентин снова немного помолчал. – Как установило следствие, умерла она двумя часами позже.
– И после никто ее не видел?
– Во всяком случае, никто не признавался, что видел. Скорее всего, не обманывали. Мисси могла незаметно проскользнуть мимо человека. Словно становилась невидимой.
– Как привидение?
– Именно. Как привидение.
Оставшись в своем кабинете, Стефания поморщилась и покачала головой. Затем сняла трубку и набрала номер. Она не боялась разговора с шефом, поскольку очень хорошо умела скрывать и свои мысли, и эмоции. Во время телефонного общения с боссом Стефания позволяла себе немного расслабиться, хотя бы физически, в мыслях оставаясь настороже.
Она не нашла ничего удивительного в том, что Даг Уоллес довольно болезненно отреагировал на сообщение о страшной находке на территории Пансиона, а когда услышал о расследовании, окончательно расстроился.
– И вы не могли их остановить? – нервно спросил он.
– Как? – ответила Стефания, подавляя желание съязвить. – Найден труп. Полиция обязана провести расследование. Какое я имею право запрещать им выполнять свою работу? К тому же речь идет об убийстве ребенка. В такое дело ни один судья, ни один политик местного масштаба не полезет. – Она тихо вздохнула. – Представьте, что я буду препятствовать действиям полиции. Как это отразится на репутации Пансиона? Да нас сразу же обвинят в желании замять зверское преступление! Все газеты взорвутся...
– Да-да. Простите, Стефания, вы, конечно же, правы. – Уоллес заговорил таким сочувственным тоном, словно всю жизнь только тем и занимался, что помогал полиции раскрывать дела десятилетней давности. Стефания усмехнулась. Душещипательными речами провести ее было трудно. Уж она-то понимала, что босса беспокоит не раскрытие преступления, а будущее Пансиона. Сама она старалась излагать мысли кратко, по-деловому.
– В подобных обстоятельствах нам необходимо сотрудничать с полицией. Капитан, руководящий расследованием, заверил меня, что полиция будет действовать осторожно, не привлекая внимания прессы. – Стефания решила ничего не говорить про агента ФБР, тем более что здесь он находился неофициально.
Уоллес вздохнул:
– Такое я уже слышал.
Стефания посчитала нужным надавить на босса:
– Надеюсь, вы разрешите мне предоставить полиции необходимую документацию – регистрационные журналы и личные дела на некоторых служащих Пансиона.
– Господи помилуй! – воскликнул босс. – А это еще зачем?
Стефания отметила странную реакцию босса, прищурила глаза, непроизвольно наклонила вбок голову, как она делала всегда, когда замечала что-либо необычное.
– А в чем проблема, мистер Уоллес?
Босс с полминуты молчал.
– Видишь ли, Стефания... Наши клиенты больше всего ценят в Пансионе уединенность...
– Я знаю, сэр, – проговорила Стефания и замолчала. Она по опыту знала, что молчанием нередко добьешься большего, чем назойливыми вопросами.
– А у нас бывают влиятельные, очень влиятельные люди...
– И это мне тоже известно, сэр.
Он снова вздохнул и нетерпеливо произнес:
– Изо всех услуг, что мы предлагаем нашим гостям, главной является приватность, Стефания. На ней зиждется вся репутация Пансиона. Единственная приманка, которой мы привлекаем к себе гостей, – конфиденциальность. То есть когда некая очень важная персона приезжает к нам не с женой, а со своей знакомой, мы ценим его свободу. Когда какая-то киноактриса приезжает к нам отдохнуть после пластической операции или восстановить здоровье после нервного срыва, вызванного неудачной игрой или сплетнями, мы обязаны... подчиниться ее желаниям. Если группа бизнесменов желает провести важные деловые переговоры вдали от чужих глаз, мы предоставляем им такую возможность.
