– На крыше главного здания есть такая. Называется башней обозрения. Подойдет?

– Идем поглядим.

Башня оказалась не более чем куполом, установленным на крыше здания в викторианском стиле, метров семи в диаметре. Множество небольших окон были распахнуты настежь. Пансион располагался в центре широкой поляны, поэтому с башни вся близлежащая местность просматривалась довольно хорошо.

Все время, пока они поднимались на купол, Бишоп молчал, и только подойдя к одному из окон, медленно заговорил:

– Я всегда подозревал, что животные чувствуют многое из того, что люди либо не понимают, либо не осознают. Есть вещи, о которых мы просто не подозреваем.

– Жаль только, что животные не могут сказать, что именно они чувствуют. Или ты и с животными уже научился устанавливать телепатический контакт?

– Только с людьми, да и то не со всеми. Дай Бог с половиной тех, с кем сталкиваюсь. Ты же не хуже меня знаешь, что наши дополнительные чувства столь же неразвиты, как и пять обычных.

– Если честно, то ни черта я не знаю об этих дополнительных органах чувств, – проговорил Квентин и отошел к окну, выходящему в розарий. – Меня не интересует то, где нет настоящей науки, и уж тем более все эти хитроумные теории, которые подделываются под науку.

– Приходи в мой отдел, и я тебе гарантирую – узнаешь о психических способностях с самой что ни на есть научной точки зрения. Во многом и себя поймешь.

– Я – одиночка, командной игры не люблю.

– Это я как-нибудь переживу, – ответил Бишоп, подходя ближе и оглядывая раскинувшийся внизу сад. – Квентин, мне очень нужен прорицатель. Такие люди – большая редкость.

– Какой из меня прорицатель? Я ничего не предвижу и не чувствую, я просто знаю, что вот-вот должно произойти то-то или то-то, – выдавил из себя Квентин. – По большей части чистая ерунда, мелочь. Вроде того, что через минуту телефон зазвонит, или что через полчаса дождь пойдет, или что я сейчас увижу ключи, которые неделю назад сам черт-те куда засунул... Глупости.

– Я бы так не сказал. Ты же чувствуешь, в каком месте найдешь важную улику? Или какой вопрос нужно задать подозреваемому, чтобы он сознался? Ты чувствуешь, какая версия ведет следствие в тупик? Квентин, это не глупости.

– Досье мое прочитал, – усмехнулся Квентин.

– Разумеется, – признался Бишоп. – Поиск таких людей, как ты, – моя прямая обязанность, тем более у нас, в стенах ФБР.

Квентин долго смотрел на Бишопа, затем пожал плечами.

– Никогда не использовал свои, как ты говоришь, «дополнительные возможности» в ходе расследования. Я их даже контролировать не умею.

– Вот мы всему этому тебя и научим. И как ими пользоваться в раскрытии преступлений, и как управлять ими.

– Ты серьезно?

Бишоп мягко улыбнулся, не обращая внимания на задиристый тон, но отвечать не стал; обвел взглядом расстилавшуюся долину, концентрируя и усиливая свои пять обычных чувств. Это походило на регулировку бинокля – расплывчатые формы близлежащих предметов делались четче, а фоновые шумы становились яснее и громче. Он ощутил далекий запах роз.

Бишоп не собирался признаваться Квентину, особенно после его насмешек, что то, чем он пользовался, называли в отделе «паучьим чутьем».

– Бишоп, – позвал его Квентин.

– Подожди, – тихо ответил он и, сосредоточившись, услышал обрывки разговоров ведущих поиск полицейских и служащих, малозначащие фразы и отдельные слова. Сквозь аромат роз, других цветов и свежескошенной травы он уловил запах, идущий из гостиничной кухни, смешанный с ароматом хорошей косметики и лосьона. Затем его перебил тяжелый дух конюшни – лошадей, кожи и сена. Как только он отводил внутренний бинокль с объекта, тот норовил снова потерять форму, и Бишопу с трудом удавалось фокусироваться на всем сразу.

Он продолжал концентрироваться, стараясь проникнуть зрением и слухом как можно дальше.

Цвета начали сливаться, запахи – перемешиваться, отчего в желудке у него неприятно заныло, слова и звуки, накладываясь друг на друга, превращались в какофонию:

– ... у ручья посмотреть...

– ... да не заигрывала я с ним, отстань...

– ... постоялец из сада орхидей просит...

– ... черт, скоро до ручья и озера дотащимся...

– Папа, папочка! Ты где? Мне страшно...

– Бишоп, – снова окликнул его Квентин.

Тот положил ладонь на его руку. Квентин недоуменно посмотрел сначала на нее, затем перевел взгляд на лицо напарника. Секунды две взгляд Бишопа оставался туманным, потом прояснился. Он вышел из оцепенения, снова вернулся в свое обычное состояние, слышал и видел то же самое, что и остальные, находившиеся рядом. Разве что только запахи он чувствовал острее. Или это они просто не успели выветриться из его сознания?

Вопросы Бишоп задавал крайне редко, он просто концентрировался и узнавал все, что ему было нужно. Он усилием воли стряхнул с себя холод, окутавший его за то время, что он оставался недвижим, мысленно вглядываясь и вслушиваясь в даль. Сейчас его интересовало только одно: что обострило его способности – сила воли или само место, как утверждал Квентин, очень странное. Холод, который ощутил Бишоп, указывал на то, что Квентин, возможно, прав. Но кроме холода, было еще нечто, над чем предстояло поразмышлять.

– Ты умеешь ездить верхом? – спросил он Квентина.

– Да, умею, – подозрительно глядя на Бишопа, ответил тот. – А что это тебе вдруг захотелось прокатиться?

– Я... я настроился и засек место. Поехали.

Квентин, продолжая хмуриться, последовал за Бишопом, и через десять минут они уже, сидя на лошадях, направлялись в горы по узкой извивающейся тропинке. Бишоп ехал первым, молча, наклонив голову, словно прислушиваясь к внутреннему голосу, направлявшему его.

Квентин нисколько не удивился умению Бишопа хорошо сидеть в седле: он знал, что тот – человек упорный и настойчивый и уж если чего захочет, то добьется, сколько бы времени и сил ему это ни стоило. К тому же и природной силы ему было не занимать.

«Интересно, что он там над собой проделывал в башне?» – размышлял Квентин.

Бишопу потребовалось приложить немало сил, чтобы сконцентрироваться. Зрачки его расширились до такой степени, что показались Квентину, мельком взглянувшему в них, огромными черными пропастями. После этого он почувствовал себя, мягко говоря, очень неуютно.

«Как он там сказал? «Настроился»? Что он имел в виду?» Он дернул поводья, нагнав Бишопа, пристроился на тропинке рядом с ним и спросил:

– Ты точно знаешь, где она, или мы едем наугад?

– Нет, не наугад. Я точно знаю, где находится девочка, – спокойно ответил Бишоп.

– Откуда тебе это известно?

– Я ее слышал.

Квентин с минуту вникал в его слова.

– Ты хочешь сказать, что услышал ее голос из башни?

– Да, – кивнул Бишоп.

Квентин обернулся – они отъехали на приличное расстояние от гостиницы, тихо произнес:

– И как же, черт подери?

– Мозг – это удивительный инструмент, – ответил Бишоп. – Уникальный. И чувства – это тоже инструменты. Пять обычных чувств плюс те, которыми нам повезло обладать дополнительно.

– По-моему, Бишоп, ты каких-то чувств уже лишился.

– Увидим, – равнодушно произнес тот.

Квентин придержал лошадь, снова поехал за Бишопом. Посматривая ему в спину, он усмехался, не зная, что и думать. Бишоп, конечно, производил впечатление чокнутого, но ведь и сам Квентин нередко действовал по наитию, будто кто-то, сидящий внутри его, подсказывал ему, что нужно спросить или что сделать. А иногда он же сообщал о том, что должно произойти в самое ближайшее время.

«Кто его знает, может, он и вправду слышал голос Белинды. Посмотрим, чем кончится наша прогулка».

– Вот ты где, Белинда.

– Уйди! – всхлипнула девочка, отворачиваясь, часто моргая и морщась в свете карманного фонарика в руке Квентина. Она забилась в расщелину в скале, возле сложенного из камней кострища. Бишоп видел, как девочка испуганно съеживается, стараясь залезть еще глубже. – Не подходи ко мне! – сказала она дрожащим от слез голосом и сразу же разрыдалась.