И еще раз подумал с тревогой — только бы ребята пережили этот ливень, только бы не попали под него.

Под ногами жадно, словно пиявка в прибрежных зарослях, чавкнула влажная земля.

— Ого! — Таманцев хромал, он ударился несколько часов назад при падении с осыпи, когда они едва избежали ловушки муравьиного льва, но он все-таки постарался догнать товарища, и они вместе вошли в открывшийся вход, ведущий в темную глубину пещеры. Глебов остался снаружи. В пещере было сумрачно, но вскоре глаза стали различать предметы. Пещера была невообразимо огромной, своды ее терялись в сгущающейся тьме где-то очень высоко, где что-то шуршало и поскрипывало. Сверху сыпалась труха. Это было неудивительным, ведь пещера была всего лишь внутренностью старого трухлявого пня, пусть и невообразимого для путешественников размера. — Вот это да? Невероятно!

Морщинистые, бугристые слоистые стены пещеры были испещрены многочисленными искрящимися голубовато-зелеными огоньками, которые некоторое время вызывали настороженность Таманцева, пока он не догадался, что это светится гниющая и оттого флюоресцирующая древесина.

Призрачно и фантастично этот мертвенно-бледный свет заливал пещеру.

Миркин сделал несколько шагов в ее глубину и остановился.

— Ну и ну, — сказал он, и эхо многократно повторило его голос, пока не погасло в неровных складках разрушающейся древесины. — А пещера-то обитаема, или по крайней мере когда-то в ней жили!

Таманцев подошел к нему и увидел очаг. Видно было, что огонь в нем горел не один день, камни, которыми очаг был обложен, покрывал слой сажи и пепла, пепел был в центре костра, и поперек него лежало несколько полусгоревших поленьев. И все-таки огонь здесь горел давно, очень давно, на всех окружающих очаг предметах лежал толстый и уже спрессовавшийся слой пыли, который при неосторожном движении Миркина окутал его фигуру дымным облаком, едва заметным в полутьме пещеры. Тем не менее следопыт закашлялся.

Метрах в десяти от очага искусно сделанная лестница. И хотя она по причине ветхости казалась ненадежной, Таманцев вступил на ее ступени. Как ни удивительно это было, лестница выдержала. Они осторожно поднялись наверх. Прямо перед ними встала дверь, изготовленная из цельного, куска коры, за ней, конечно же, располагалось какое-то помещение, но войти в него Таманцев не решался. Мало ли какие сюрпризы могут ожидать человека за закрытой дверью!

— Отойди, — не оборачиваясь, приказал он Миркину. Встал поудобнее, осторожно потянул дверь на себя. Дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель хлынул свет. Свет был довольно ярким, он осветил небольшую любовно сделанную кем-то комнату, стены которой были облицованы странным бугристым черно-белым материалом, напоминающим кожу. Во всю внешнюю стену было окно, вместо стекла в самодельную раму были вставлены мутно-белые пластинки, через которые было очень трудно что-то рассмотреть, но вместе с тем достаточно прозрачные, чтобы осветить комнату.

Рядом со стеной высилось какое-то странное сооружение из грубых кирпичей. Таманцев не сразу понял, что это самодельный камин. Он догадался лишь по старому слою пепла, лежавшего в нише. Рядом с камином стояли два черных от времени кресла, одно из них было пусто, в другом лежала грубо раскрашенная толстая кукла в человеческий рост. Туловище ее треснуло, и из него торчал высохший росток, придававший кукле забавный вид.

— Ну и логово мы с тобой нашли, — сказал Миркин. — Знаешь, по-моему, именно здесь когда-то Думачев жил. Помню, он писал про огромную пещеру, в которой нашел убежище. Пойду позову Саньку.

Он вышел за дверь и громко закричал:

— Глебов! Иди сюда!

И замер, услышав усталый брюзгливый голос:

— Ну что вы разорались? Тут люди отдыхают!

Вот так, стремишься к подвигам, а потом вдруг встречаешь людей, которых рвался спасать, волнуешься за них, думаешь, как они пережили разгул стихий, а они спокойно отсыпаются после пробежки по лауну! И не высказывают никакого удивления от встречи, да и сам ты не слишком удивляешься, разве что радостно и спокойно становится на душе — не зря рисковали.

Перед ними стоял Дронов, Таманцев не однажды видел его в Поселке, несколько раз летал с ним в маршруты, поэтому он узнал его сразу, несмотря на бороду.

— Кто второй? — спросил Миркин из-за спины товарища. — Кто второй?

— Симонов, — сказал Дронов неохотно. — Только вы потише, ребята, он очень устал. Мы под ливень попали, ему сильно досталось, а я недосмотрел.

Дронов и Миркин спустились к ожидавшему их внизу Глебову, а Таманцев прошелся по комнате, с любопытством трогая стоящую в ней мебель. Все было сделано грубо и топорного на совесть. Даже спустя полвека кресла была прочными и вполне могли выдержать человека. На грубой поверхности плетеного стола лежал слой пыли, под ним угадывались какие-то предметы. Андрей смахнул пыль, под ней обнаружились какие-то бумаги. Таманцев взял один из листков.

Держа в руке листок, Таманцев вышел на лестницу. Ребята, — позвал он. — Идите сюда, я здесь кое-что нашел.

— Это он, конечно, загнул, — сказал Дронов, — Это он от одиночества, не иначе. Теперь я понимаю, почему эту часть своих записей он оставил здесь. Побоялся, что его неправильно поймут.

— Так его жизнь к этому подталкивала, — возразил Миркин. — Он же сюда не добровольцем отправился, не по зову сердца и велению души. А мысль небеспочвенная, все именно так могло и произойти. Да поначалу все так и происходило. Все-таки первоначально здесь лагерь открыли, а не санаторий. Для определенной категории людей мысль, конечно, соблазнительная — загнал свой народ в лаун, они там пашут, не возмущаются, время от времени часть рабов берут наверх, чтобы обслуживали интересы правящей верхушки, И возразить не моги — если что, так тебя сапогом, как таракана, по траве размажут.