Олежка Куликов работает добросовестно, уже не тяготясь, но пока без увлечения. С увлечением он только играет на балалайке. Олежка записался в инструментальный кружок и каждый вечер бежит в заводской клуб на репетицию.

А братья Рыжовы… Те с возрастом просто поумнели, в них проснулась практичность, стремление заработать побольше денег и тратить их «с умом». Они приоделись, помогают своим глухонемым родителям и часто разговаривают об армии, куда их призовут через год.

Пришла домой, а папа уходит к Шуре.

— Тебе не будет скучно? — спросил он.

— Нет, не будет. Иди.

Настроение испортилось. Я думала, мы сегодня посидим с ним, как прежде, за чаем, обсудим вчерашнее собранна…

Но зато пришел Ермак, даже не позвонив предварительно. Был в наших краях и решил заглянуть. Я так обрадовалась, что чуть не расцеловала его в передней. Но он так скромен, и приходилось крепиться и ждать, когда он сам меня поцелует… не только как сестру.

— Хотите чаю? — спросила я, когда он разделся (я еще ни разу не видела его в форме) и, улыбаясь, прошел в комнату.

— Потом. Сначала хочу посмотреть на тебя — так соскучился!

— Правда?

— Правда, Владя.

— А почему же не приходил?

— Некогда было. Готовился к очень серьезной операции.

— Опасной?

— Нет. Нисколько. А где Сергей Ефимович?

— Ушел к Шуре. Ах да, ты же и не знаешь подробности.

Мы сели рядом на диване, и я рассказала ему все-все новости. И про режиссеров, и про Шуру, и даже о вчерашнем собрании — то, что мне было известно. Ермак, чуть улыбаясь, слушал, не сводя с меня глаз… Он несколько осунулся, черты его стали еще резче. Но яркие серые глаза улыбались, ликовали. Он чему-то очень радовался помимо нашей встречи. А встрече радовался тоже, и я почувствовала себя счастливой.

— Какая-то удача на работе? — спросила я.

— Большая удача, Владя. Давно этого добивался. Словно гора с плеч. Так я рад!

— Ты прямо ликуешь. Рассказать нельзя?

— Все расскажу… Через несколько дней.

— Понимаю, такая работа. Почему-то я вспомнила лицо Зины…

— Только скажи, это касается Зины Рябининой? Ермак кинул на меня быстрый взгляд.

— Ты говорила с ней?

Я рассказала, как встретила ее и Зомби и какое у нее было лицо. Ермак перевел разговор на другое.

Потом мы пили чай, разговаривали, он дал мне прочесть письмо его друга океанолога Санди. Ушел он ровно в двенадцать. Папы еще не было. Весь вечер мы с Ермаком были одни в квартире, и он даже не поцеловал меня. Это понятно, раз он меня не любит.

Когда Ермак ушел, а папа все еще не приходил, я с горя стала слушать пластинки. Прослушала несколько песен Таривердиева, Птичкина, Петрова, и так мне стало грустно, что я бросилась на постель и расплакалась, как маленькая.

Да и чему, собственно, радоваться? Ермак меня не любит и вряд ли когда полюбит. Мама тяжело больна и бросила нас ради Моржа. Папа больше всех на свете любил меня, теперь он больше всех любит Шуру. В университет я, наверно, опять не попаду, даже на вечерний… столько желающих, такой конкурс! Да и с завода было жалко уходить. Разве поступить на заочный?

А главное, у меня не было подруги. В школе я дружила с Наташей, а теперь вижу ее совсем редко: ей некогда. Майе тоже некогда. Она решила во что бы то ни стало поступить в университет. Все вечера напролет занимается, зубрит и читает. И говорит, что ее просто не посмеют не принять!

Вообще-то и мне некогда, но я не могу без дружбы. Стоит Наташе или Майе позвонить мне, как я бросаю все свои занятия и бегу к ним. Но они звонят крайне редко, только когда так переутомятся, что уж не в силах воспринимать прочитанное. А когда я зову их к себе, или в кино, или просто «подышать воздухом», ни та, ни другая не бросают своего дела ради меня. Геленку я совсем теперь не вижу: усиленно готовится к конкурсу.

И Ермака вижу редко…

Когда я была школьницей, то никогда не чувствовала себя одинокой, а теперь чувствую. Мне кажется, такое же точно чувство (неудовлетворенную потребность в дружбе) испытывает Миша Дорохов.

Своих товарищей по школе он теперь видит очень редко: одни, уже учатся в институте и загружены по горло лекциями и общественной работой, а если выпадает неожиданно свободный вечерок, они проводят его с новыми друзьями, студентами. Те, кто работает, и подавно заняты, ведь они и работают и учатся на вечернем или готовятся к экзаменам.

А с водителями такси у Миши настоящей дружбы пока не получается. Большинство из них семейные — жена, дети, надо им уделять время, хозяйству. Молодые таксисты либо тоже учатся, либо… им нужен друг лишь для того, чтоб распить бутылку-другую в ресторане.

Все это мне рассказал сам Миша Дорохов. Во время моих хождений по режиссерам Миша не раз подбрасывал меня на своем такси, специально дожидаясь у ворот завода. Миша Дорохов очень славный парень. Я бы от души хотела, чтоб он нашел себе друга. Без дружбы никак нельзя. Даже любовь не может заменить дружбы, разве что на время…

Мне вдруг стало легче. Тоска моя постепенно проходила. Завтра мы будем все вместе — мой отец, его новая бригада и я — собирать машину Терехова, и нам через свое ремесло откроется смысл видимого мира.

…Только мы приступили к работе, вошел Юрий. Алик смущенно взглянул на брата. Он-то уже знал.

Терехов-старший был и смущен, и счастлив. Я встретилась с ним взглядом: глаза человека, нашедшего что-то очень ценное. С сегодняшнего дня он переведен обратно в конструкторское бюро и будет непосредственно возглавлять сборку и наладку Центра.

Исполняющим обязанности начальника КБ пока остается Валерий. Ему очень нравится руководить, и он пока справляется, может, потому, что идет навстречу каждому способному, конструктору. Старается облегчить рождение технической мысли. Это он выдвинул лозунг «Два года работаешь на КБ, один год в КБ работаешь на себя», то есть пишешь диссертацию. Это очень подняло у всех настроение. Ребята там хорошие, страстно увлечены своим делом, помогают друг другу проявить себя как можно ярче.

Юрий (ох, до чего же все-таки они с Аликом похожи друг на друга!) остановился перед своим детищем, уже принимающим те формы, которые виделись конструктору.

— Сейчас сюда зайдет замминистра взглянуть на…

— Вернулся из-за границы? — обрадовался отец, так как знал, что теперь уже никто не осмелится мешать Терехову работать.

— Да. Вчера вернулся. И первое, о чем спросил по телефону Рябинина, — как продвигается наш Центр…

— Он уже знает…

— Знает. Вчера вечером звонил мне домой, и я ему все рассказал.

— Теперь не будут мешать! — обрадованно воскликнул Володя Петров. — Мы закончим сборку к маю, ведь он почти собран — остается наладка. Но с вами…

Дверь открылась, и к нам вошла целая комиссия. Впереди среднего роста полный мужчина с карими глазами, это и был заместитель министра Иванов. За ним шел Медведев, несколько начальников цехов и наш Валерка. Рябинина не было. Как я потом слышала, он срочно уехал в свой институт. Что еще ему оставалось делать?

Замминистра поспешил к машине Терехова. Он ее щупал, гладил, рассматривал детали. Отступал шага на два и любовался ею, как Венерой. Отца моего он знал и крепко пожал ему руку. Спросил, не хочет ли он вернуть себе бывшую бригаду. Отец сказал, что уже сработался с новой.

— С наладкой справятся?

— Справятся. Ребята способные, — заверил отец.

Ребята были очень польщены, особенно близнецы. Замминистра снова вернулся к более чем на половину собранному Центру.

— На наших глазах появляется принципиально новый класс машин, — восторгался он. — Ведь это не обычное усовершенствование станка и систем программного управления, а переход в новое качество…

— Но он потребует очень четкой организации производства, — усмехнулся Терехов, взглянув на директора завода. — Один час простоя Центра обойдется в пятьсот-шестьсот рублей. Рябинин не уверен, что машина будет постоянно загружена… Перебои со снабжением и прочие производственные огрехи…