— Вот и хорошо, — хладнокровно заметил Иванов, — заставит подтянуться производственников.
Иванов добродушно рассматривал всех нас — членов бригады отца.
— Для нас «сборочный центр» представляет большую ценность. Капиталисту социальная сторона его не нужна, он станок делает только ради выгоды. Для нас же важна и другая сторона. Ведь на нем будет работать не токарь, не фрезеровщик, не монтажник, а программист, оператор. Вот вам и стирание грани между физическим и умственным трудом. Придется, ребятки, учиться на программистов и операторов.
— А мы с радостью! — воскликнул Шура Герасимов. Серые глаза его сверкали полным восторгом. Он уже любил эту машину, которую мог представить себе пока лишь мысленно.
Иванов молча посмотрел на Шурку Герасимова, затем с довольной улыбкой обратился к Терехову.
— С такими орлами сделаешь, Юрий Васильевич. В июне будет готово? Приеду сам принимать. Поднажмете, если потребуется. Создадим вам все условия. Думаем ваш «сборочный центр» отправить на выставку.
— Вряд ли успеем к выставке, — тихо, но внятно произнес Терехов.
— Но все почти собрано, а теперь под твоим руководством…
— Будем демонтировать… разбирать, — сказал Терехов. Стало очень тихо. Мы во все глаза смотрели на инженера.
Алик чуть присвистнул.
— Не понимаю, — нахмурился замминистра.
— Будем разбирать. Есть лучший вариант.
Отец взглянул на своих слесарей («орлов»), они — на своего бригадира.
— Юрий Васильевич, опомнись, что ты говоришь, — сказал Медведев.
— Сколько труда потратили, — заметил отец с сожалением.
— Знаю, — тихо ответил ему Терехов. — Знаю, но все равно придется переделывать.
— Объясните яснее, — резко приказал Иванов. Юрий повернулся к нему.
— Видите ли, товарищ Иванов, все это время, пока они собирали машину без меня, я мысленно не расставался с ней ни на минуту. Даже во сне продолжал думать о своем «сборочном центре»… И вот я понял: можно лучше сделать… Если вы пройдете со мной в конструкторское бюро, — там у меня чертежи, — я вам покажу два варианта, и вы, я уверен, согласитесь со мной.
Заместитель министра чертыхнулся и, забыв проститься, поспешил в КБ. Валерий пошел рядом с ним, Терехов сзади.
— Когда Рябинин узнает об этом, ведь он… — начал было Володя.
— Ничего он нам больше не сделает, — перебил его расстроенный отец. — Никогда. Но дело не в том…
Отец что-то соображал, на его лбу выступили капельки пота.
— Вот что, ребята… Давайте приступим к разборке. Раз есть лучший вариант…
И отец первый стал что-то откручивать у машины. Алик бросился ему помогать. Затем, повздыхав, подошли остальные. Машину разбирали осторожно, потому что многие детали и узлы могли еще пригодиться. Вошел Терехов и, увидев «развалины», лукаво посмотрел на отца.
— Ну, как министр? — поинтересовался отец.
— Ничего. Новый вариант понравился. Он порядочный человек и знающий инженер. Чем вы теперь займетесь, друзья? Мне еще надо кое-что изменить в чертежах.
— Найдем чем заняться, — сказал отец. — Хоть бы объяснили нам, в чем там дело, в новом варианте?
Терехов не заставил себя просить и подробно рассказал. На три четверти я ничего не поняла из его объяснений. В общем, он положил теперь в основу Центра нечто действительно новое. В нем были прежние элементы электронных схем — реле, ламп, транзисторов, диодов, но резко увеличился контакт человека с машиной. То изменение в схеме, которое сделал теперь Юрий, на первый взгляд противоречило здравому смыслу. Но именно это привело нас потом к успеху. И — какому успеху! А пока мы только дивились энергии и принципиальности Терехова, снова засевшего за свои чертежи.
— Что же мы будем делать, — поинтересовался Володя Петров, — пока КБ изготовит новые чертежи?
Они с Андреем с самого начала работали только над сборкой Центра, и им особенно было горько, что машину вдруг разобрали. Отец понял их душевное состояние. (Разве он сам не испытывал то же самое.)
— Не расстраивайтесь, друзья, — сказал он. — Юра прав. Займемся мы пока вот чем… Медицинский институт просил наше КБ разработать биотелеметрический передатчик. Они сконструировали прибор, в чертежах, разумеется. Нам предстоит его собрать. Так вот, я внимательно изучил чертежи, мы вполне можем для его создания использовать часть наших микросхем.
— Словно кубики, из которых можно строить хочешь домик, хочешь мост, — хмыкнула я, очень довольная, что моя работа не пропала даром.
Мы разложили чертежи, и папа стал объяснять, что к чему. Потом, как всегда, дал каждому задание.
Впрочем, это уже было после обеденного перерыва…
А вот что было в перерыв. Увлекшись работой, мы задержались на несколько минут.
— Эй, обедать собираетесь? — окликнула нас Зинка.
Я обернулась и невольно ахнула. Неужели это была Зинка Рябинина?
Мы все привыкли видеть ее лохматой, грязной, в неизменном драном свитере. Смятый растянувшийся воротник обычно болтался вокруг ее тонкой шеи, как старый измочаленный хомут.
И вдруг мы увидели ослепительно чистую, гладко причесанную и подстриженную Зинку в аккуратно выглаженном красном платьице и пушистом вязаном сером жакетике. На голове белый беретик.
— Зинка! — только и смог выговорить Шура Герасимов. Он едва ее узнал. А мы все до единого были настолько изумлены, что буквально онемели.
Зина была очень довольна произведенным впечатлением. Она важно взяла меня под руку и отправилась обедать вместе со всеми.
Ребята отпускали ей комплименты. Зина выслушивала их с любопытством.
После обеда мы вышли втроем: папа, Зина и я. Зина обратилась к отцу:
— Сергей Ефимович, вы не возьмете меня в свою бригаду… учеником слесаря. Хочу быть наладчиком, как и вы. Лет через пять-шесть буду, если постараться?
Отец как-то встревоженно смотрел на нее. Я думала, что он обрадуется ее перемене, ведь она могла означать лишь одно: Зина решила исправиться. Но отец почему-то явно встревожился.
После минутного растерянного молчания он сказал, что с удовольствием возьмется учить ее слесарному делу, но разъяснил, что на первых порах она будет получать гораздо меньше, чем она зарабатывает теперь на своем электрокаре.
— Я знаю, дядя Сережа, — сказала Зина, назвав его, как называла в детстве, — на что мне электрокар? Никаких перспектив. И если уж я решила завязывать, так буду учиться только у вас. На хлеб и щи хватит заработка?
— Ну, не так уж плохо, — улыбнулся ей отец. — У тебя… все в порядке, Зина? — спросил он (по-моему, неожиданно для самого себя).
— Не беспокойтесь за меня, дядя Сережа, — серьезно заверила Зина, — все в порядке.
— Ну и хорошо.
Мы постояли молча. На заводском дворе было почти сухо, только в тени таяли остатки снега. День был сумрачный. Беспокойные клубящиеся облака — в них и снег, и дождь — текли так низко, что, казалось, задевали за высокую кирпичную заводскую трубу.
— Можно, я зайду к вам вечером? — спросила вдруг Зина, одновременно взглянув и на отца и на меня. Губы ее дрогнули. — Я ненадолго.
— Приходи, я буду дома весь вечер. Папа уйдет часов в девять, — предупредила я.
Это было совсем новое. Зина к нам не ходила лет шесть. Хотя я не раз ее приглашала.
Она пришла в восемь часов. К ее приходу стол был накрыт. Мы с отцом сидели и гадали, что могла означать эта перемена. Очевидно одно, решили мы, — это влияние Ермака.
Зина не жеманясь села к столу, поела, правда без особого аппетита, выпила две чашки чая со сливками и конфетами.
— Вы одни в квартире, больше никого нет? — спросила она, допив чай.
— Одни, — удивленно ответила я.
Папа озабоченно смотрел на Зину. Жилки на его висках взбухли. Что его так беспокоило?
— Вы оба не понимаете, что произошло? — проговорила Зина. Рот ее жалобно искривился, она чуть не заплакала.
— Рассказывай, Зина, если тебе хочется рассказать, — сказал отец сочувственно.
— Я хочу вам обоим рассказать… У меня нет ближе вас никого.