– Уже написал! – сказал Рокоссовский и, в сердцах, выругался.

– Ну и что, мне дела сдавать? – спросил Катуков.

– Нет, Михаил. – Успокоил его командующий. – Не знаю, что ты такого совершил, но приказ оставить тебя в покое пришел от самого Берии.

– От кого? – удивлению Катукова не было предела.

– У меня лицо такое же было, – рассмеялся Рокоссовский, разглядывая удивленного полковника, – впрочем, это не только тебя касается. Органам НКВД запрещено рассматривать любые дела военных, в особенности танкистов и лётчиков, кроме связанных с невыполнением боевого приказа. Но не надейся, что они про тебя забудут. Стоит тебе только оступиться, как они припомнят тебе все твои грехи, включая воровство яблок из соседского сада в детстве. – Командующий помолчал и добавил. – А всё ли ты, друг ситцевый, мне рассказал?

– Не всё, товарищ генерал. – Решился Катуков. – Было один раз. Морду я ему набил. Напился, гад, пьяный и к радистке приставать начал. Зажал её прямо в коридоре и раздевать начал. А тут я из кабинета вышел, увидел эту картину, ну и не выдержал, естественно, за шиворот его оттянул. А эта сволочь на меня матом, мол знай своё место, а то в Чукотский военный округ отправишься. Я и приложился от всей души, да не один раз.

– А сколько раз?

– Пока начштаба не оттащил. – Признался Катуков. – Эту мразь на гауптвахту для протрезвления. Наутро я его вызвал для дачи объяснений, так он не соизволил со мной разговаривать, развернулся и ушёл. Радистку, вот, редкостной красоты деваха, пришлось из штаба корпуса в 16 бригаду отправить. Иван человек бесстрашный, даже такой твари спуску не даст. Да и тамошний особист пугает почему–то моего до такой степени, что он ни разу там не был после первого посещения.

– А что за человек этот особист из 16 бригады, – поинтересовался Рокоссовский.

– Бывший контрразведчик, и не малых чинов, переведён к нам в конце апреля, – ответил Катуков.

– А чего это вдруг контрразведку, и не малых чинов, и в танковую бригаду на край страны?

– А как обычно у нас водится. Из полковников в капитаны! Из «"Москвы до самых до окраин"». – Остаток фразы Катуков пропел. – Он ещё легко отделался, могли вообще в распыл пустить.

Рокоссовский кивнул, данная ситуация была ему прекрасно знакома. Самому пришлось лагерную баланду похлебать, пока наверху не опомнились, что скоро воевать, а почти всех способных к этому или расстреляли, или лес валить отправили.

– В общем так, товарищ полковник, – подвёл итоги командующий, – у тебя есть только один способ выбраться из этого дерьма – выиграть схватку с Клейстом. Сумеешь сделать, можешь про этого мудака забыть. Не удержишь немцев, лучше сам застрелись, это я тебе как знающий человек советую.

– Благодарю за совет, товарищ генерал, – ответил Катуков, – я лучше в бою погибну.

– А вот на это, Михаил, я тебе права не даю. – Ожесточился вдруг Рокоссовский. – А воевать я с кем буду? Погибать права не даю! Узнаю, что под пули лезешь, собственной волей на Чукотку отправлю! Мне не «"контуженные герои"» нужны, а командиры, которые до Берлина дойти сумеют, а то и дальше.

В этот момент в двери заглянул адъютант командующего и сообщил, что полковника Катукова ищет его начальник штаба. Командующий и командир корпуса переглянулись, встали и Рокоссовский сказал:

– Удачи тебе, Михаил Ефимович, давай попрощаемся, вдруг завтра не увидимся. Помни наш разговор, проиграть этот бой ты не имеешь права.

Катуков молча отдал честь и вышел. Впереди его ждала целая жизнь, а какой длины – зависело только от него. Выиграет бой с Клейстом – хоть до маршальских звёзд. А проиграет – до первой шальной или прицельной пули – попадать в НКВД он не собирался.

Командир погранзаставы капитан Гуляев получил приказ ещё вчера днём, но с категорическим предупреждением сообщить о нём только за час до начала войны. Весь вечер и начало ночи он метался по канцелярии заставы, пил чай, иногда поглядывал на бутылку водки, стоящую в шкафу, но воздерживался, понимая, что ему нужна трезвая голова в ближайшие сутки. Единственное, что он мог себе позволить – это усиление дозоров напротив моста через Западный Буг. Взрывать мост, также категорически, запретили. Когда к началу третьего часа ночи к мосту подошли передовые части немцев, он, согласно приказу, отозвал свои дополнительные посты на заставу. Впрочем, застава давно уже не походила на то, что было видно снаружи. Под всеми сооружениями и внешней стеной ещё месяц назад были оборудованы блиндажи, доты и крытые переходы. В дополнение к штатному вооружению на заставе появились миномётная батарея, два крупнокалиберных пулемёта ДШК и столько же противотанковых ружей Дегтярёва, недавно поступивших на вооружение. К трём часам ночи на заставе сосредоточился весь её состав, были приведены в боевое состояние всё доты и внешние посты. Когда к мосту через Буг кинулись передовые немецкие танки, оставшаяся у моста охрана, согласно тому же приказу, постреляла для порядка и оттянулась к заставе. Капитан, в бессильной злости, наблюдал, как через мост проходили немецкие танки, как напротив его заставы стали сосредоточиваться первые группки немецкой пехоты, лениво пренебрегающей элементарными предосторожностями. Если бы не приказ, он бы показал этим самоуверенным болванам, что такое настоящая война, а не «"лёгкая прогулка по Европе"». Но приказ был категоричен и жесток, запрещалось проявлять любые признаки «"излишней активности"», пока через мост не пройдут танковые дивизии противника. Вот и приходилось смотреть как через мост, который в любую минуту можно было превратить в груду металлолома, рвались танки Вермахта.

Ситуация изменилась к девяти часам утра, когда немецкая пехота попыталась нанести первый удар по заставе. Ленивые и самоуверенные действия немцев вызвали у начальника заставы удивление, и вполне объяснимое желание показать этим дуракам, что воевать умеют не только они. Первые же очереди пулемётов заставили фашистскую пехоту залечь, а залпы ротных миномётов отползти назад, оставив несколько тел на яркозелёной весенней траве. Вторую атаку, спустя полчаса, они уже проводили по всем канонам немецкой военной науки. Вначале короткий артналёт минами по внутреннему дворику заставы, который показался немцам очень эффективным, но на самом деле никакого вреда личному составу не нанёс, а то что стёкла на заставе повылетали и стены осколками посекло, это отремонтировать недолго. Наверху из пограничников были только пулемётчики на вышке, но она обшита изнутри стальными листами, которые легко выдерживают винтовочные пули и осколки снарядов и мин. Весь остальной состав находился в дотах за толстыми бетонными стенами, которые и не всякий снаряд возьмёт. Миномётчики погранзаставы также были в укрытии и, когда пулеметчики с вышки засекли расположение немецкой батареи, быстро вернулись на позицию и с первого же залпа положили мины точно посреди немецких миномётов, надолго выведя их из строя.

Немецкая пехота короткими перебежками устремилась к заставе. Из цепи стали вываливаться отдельные фигурки, это заработали снайперы заставы. Остальные пограничники вооруженные ППД и ППШ ждали когда немцы подойдут на дальность действительного огня. Ободрённые жидким огнём со стороны заставы немцы решили сделать рывок и подойти на дальность броска гранаты. Они по команде вскочили и побежали стреляя на ходу из винтовок. Когда расстояние до них сократилось до трёхсот метров заработали два из четырёх пулемётов этого направления. Капитан не хотел раньше времени показывать всю свою огневую мощь. И только когда немцы подошли на сто пятьдесят метров пограничники ударили из всех стволов. Кинжальный огонь за несколько секунд выкосил большую часть атакующих, оставшиеся в живых счастливчики упали на землю, пытаясь сильнее в неё вжаться и безуспешно ища бугорок за который можно спрятаться. Но бугорков не было, командир заставы велел сровнять все на дальности двести метров от стены ещё в прошлом году. Бойцы постреливали над головами немцев мешая им подняться или отползти, а снайперы прореживали их цепь, выбирая унтерофицеров.