И я бросился следом за Девой, окликнул не — но не слишком громко, чтобы неведомая тварь не обратила на нее внимания, но Наани, ничего не замечая, бежала так быстро, что я гнался за ней с полминуты, ведь она побежала первой, а мне мешал панцирь.
Поймав, я тряхнул Деву за плечи и указал на деревья, под которыми до сих пор шевелилось это самое нечто. Тут она незаметным движением вырвалась из моих рук и с истинной вредностью бросилась именно в то самое место. Охваченный тревогой и ужасом я бросился следом за ней и, вложив все силы в движение, немедленно поймал Деву, которая вновь начала сопротивляться. Тогда, взяв ее на руки, я побежал прочь от зловещей тени.
Наконец деревья начали редеть, и я заметил, что мы приблизились к реке, через которую, как вы помните, я переправился на плоту, и обрадовался, предвкушая безопасный отдых на острове, но, тем не менее, не забывал о своих намерениях: опустив Деву на землю, я не отпускал ее руки.
Наани словно бы успокоилась у меня на руках, трепеща всем телом, она припала лицом к моему панцирю. После, когда она перестала дрожать, я поцеловал ее — близкую, прячущую глаза, в покорные губы.
А потом и она сама захотела меня поцеловать, и я ответил на ее поцелуй, и Дева вновь превратилась в мою Собственную и обрела присущую ей природную рассудительность.
Как только Наани вернулась к привычной сдержанной и естественной манере, мы поспешили к реке, — я никак не мог забыть про шевелящуюся тень и хотел, чтобы мы поскорее соорудили плот и перебрались на маленький остров, где я уже ночевал один раз. В тот день я намеревался ограничиться коротким переходом, потому что остров был безопасным и хорошим местом для сна.
Услышав от меня об острове, Дева пришла в великий восторг, ибо там я ночевал по пути к ней; ей было интересно и перебраться туда на плоту.
Мы спустились к воде; там, на самом берегу, оставались те два ствола, которые послужили мне плотом. Я показал их Моей Единственной, и Наани уронила над ними слезу, а потом срезала тоненькую веточку, спрятав ее в качестве памятки.
Мы решили хорошенько оглядеться вокруг, чтобы найти такое дерево, которое можно было бы срубить. Дева ради этого забралась на оказавшийся поблизости камень с плоской вершиной.
Почти сразу Наани крикнула мне, что видит дерево, пригодное для наших целей в сотне шагов отсюда, и мы вместе направились за ним; Наани хотела помочь мне, однако я отнес ствол словно перышко и положил возле остальных. После мы отправились за ветвями; я срезал их с живых деревьев, осторожно и разумно действуя Дискосом.
Положив ветви в качестве поперечин, я связал стволы лямками и поясами, сделав таким образом вполне подходящий плот — никакое чудовище не смогло бы добраться до нас из воды.
Закончив плот, я столкнул его на воду. Дева помогала, ибо сооружение мое оказалось весьма тяжелым. После этого я воткнул в песок заостренную ветвь и зацепил плот за сей шаткий причал.
Теперь нужен был шест, чтобы толкаться вперед; и меня встревожило, что тот, которым я пользовался на пути туда, исчез со своего места около обоих стволов, где я оставил его, надеясь, что сумею вернуться тем же самым путем.
Исчезновение это заметно обеспокоило меня и заставило поторопиться. Попросив Деву перенести ранец, кисет и свой сверток на плот, я принялся разыскивать взглядом тонкое деревце. Одинокая жердь торчала почти рядом с плосковерхой скалой, на которой расположилась Дева. Пока я занимался делом. Дева стояла на страже и не закрывала рта. В то время как разум мой разрывался между ее милой болтовней и собственным спешным делом, дух мой ощутил приближение опасности. Дева почувствовала то же самое; она вдруг умолкла и посмотрела на меня с некоторой тревогой. Едва я взял шест в руки, позади нас в густых зарослях послышался топот.
Я немедленно оглянулся. И воззрите! К нам приближался горбатый человек, коренастый и могучий. Я не успевал вовремя достать Дискос; враг уже тянулся к самым моим ногам, поэтому я ударил Горбатого острием шеста, глубоко вошедшим в его тело. Горбач испустил вой, в котором мешались животные и разумные нотки, и вцепился в древко, нанесшее ему жестокую рану. Тем временем я выхватил Дискос и буквально в одно мгновение раскроил его едва ли не на две половины — не без жалости в сердце.
Враг мой умирал, но в лесу топотали новые ноги. Я торопливо обернулся к Деве. Наани стояла за моей спиной и держала в руке нож. Обхватив девичий стан левой рукой, я двумя прыжками перескочил вместе с ней на вершину скалы. И немедленно повернулся назад, ибо из-за деревьев толпой валили Горбачи.
Кажется, их было чуть более двадцати — около двух дюжин — и я понял, что мы умрем, ибо не может один человек устоять в подобном сражении, сколь бы силен и быстр он ни был.
Впрочем, я не отчаивался… сердце мое переполняли великий страх за Наани и сливавшаяся с ним высокая радость. В тот день я был готов на подвиг ради нее. Вы скажете, что подобные чувства и такая любовь сродни сердцу варвара. Быть может, вы правы, но я человек, и именно так, не иначе, подобает поступать людям.
Тот, кто осудит меня, осудит все человечество… тщетны любые речи, пусты всякие сожаления: нельзя считать добродетелью нерешительность — тот, кто первым убьет врага, получает шанс дожить и до конца сражения. Так было всегда, есть ныне и будет до конца времени… нельзя уцелеть, цепляясь за столь любезные многим сердцам возвышенные идеалы.
Но лучше будет вернуться от размышлений к повествованию. Горбатые бежали удивительно быстро, первые уже лезли на скалу, словно пантеры, которые молча берут добычу; впрочем, я заметил, что все они несколько ниже ростом только что сраженного мной. Воистину, тогда я весь превратился в скорость и мысль: быстрыми движениями Дискоса скосил головы троим Горбачам, а четвертому нанес смертельный удар в лицо металлическим сапогом… всей своей силой, всем боевым мастерством пытался я сохранить наши жизни.
После начала сражения миновало буквально несколько сердцебиений, но времени перевести дыхание не было. На скалу вскочили еще трое Горбатых; один ударил меня камнем, зажатым в руке; броня моя зазвенела, и я отшатнулся, все же успев сразить одного из врагов.
Наани поймала меня за руку и помогла устоять, тогда я убил Горбача, державшего камень, в тот миг, когда он собрался нанести мне второй удар. Снова укрепившись на ногах, я обратился к третьему врагу. Ему было некуда деваться — даже если бы это и входило в его намерения, — но он издалека прыгнул на меня. Вовремя увидев его, перехватив Дискос обеими руками, я поразил Горбатого в среднюю часть тела, раскроив его еще на лету. В это мгновение из-за края скалы вылезли еще двое… кто-то из них схватил меня за ноги, и я рухнул на спину, получив жестокий удар, пока тело Горбатого еще находилось в воздухе. Перелетев через меня, мертвая туша рухнула на скалу и, перевернувшись, свалилась вниз.
Падение потрясло меня, а руки Горбатых тянули к краю скалы. Невзирая на все старания ранить их, я попадал только по камню, и лишь по счастью не повредил оружие. В тот самый миг, когда они готовы были стянуть меня на землю, я нанес сильный удар, отхватив плечо одному из них. Высвободившись из его хватки, я жестоко ударил металлическим каблуком по пальцам другого и раздробил их.
Я ощутил, что Наани помогает мне подняться на ноги, заметив мою неуверенность. Тут Горбатые хлынули на скалу. Нам повезло: они могли залезть лишь с одной стороны, остальные стороны камня оказались крутыми и гладкими. Это и помогло нам спастись.
А пока я стоял, преграждая путь врагам и рубил их, быстро вращая Дискосом… великое орудие светилось и ревело, заставив врагов отступить. Я бросился вперед, пользуясь их растерянностью, и поразил переднего; получив удар в голову, он умер, еще не осознав, что произошло. Но сам я оказался в ужасном положении; Горбачи окружили меня со всех сторон и принялись молотить меня камнями. Получив тяжелые удары в грудь, спину и голову, ощущая, как проминается под ударами металл, я решил, что пришел миг моей смерти. Тут до меня донесся горестный вопль, вырвавшийся из уст Девы. Голос ее заново воспламенил во мне жизнь. Серая мгла ярости заволокла все кругом, а я рубил, и рубил, и рубил — забыв обо всем кроме врага. А когда пелена рассеялась, вокруг на скале валялись убитые Горбачи, и Наани поддерживала меня; кровь текла по моему телу из ран, панцирь был покрыт глубокими вмятинами.
