Наконец дыхание Наани сделалось ровным, — и она погрузилась в сон, — тихо, словно малое дитя, усталое и беззаботное.

Ну а я не спал, ощущая постоянные сотрясения скалы под нами; их производило горящее внутри мира пламя, сохранившее жизнь на этой земле.

А потом и я погрузился в сон; пробудившись от приветливого шипения воды, я немедленно открыл глаза, я узнал по своему циферблату, — несколько напоминавшему часы нашего времени, — что провел во сне семь добрых часов. Конечно же, перед этим я успел убедиться, что с Наани ничего не случилось и камень остался на своем месте у входа в пещеру.

Потом я съел свои таблетки и выпил воды, и Дева сделала то же самое.

Закончив с трапезой, я выглянул из отверстия пещеры, и не заметил ничего такого, что могло бы встревожить меня, лишь вдалеке на северо-западе стадо странных обличьем зверей брело от побережья к внутренним землям.

Отчасти уверившись в безопасности предстоящего пути, я пристегнул Дискос к поясу, и Дева помогла мне надеть на спину ранец и кисет. Потом мы пустились — я как всегда помогал Наани — и продолжили путь.

Теперь, возвращаясь, я смотрел на все другими глазами, и край этот казался мне похожим на какой-то чудесный парк, сотворенный искуснейшим и воистину божественным мастером.

Внутренние силы мира действовали здесь повсюду; в одном месте они выжигали землю, в другом — дробили ее, в третьем образовывали горячее озеро. Повсюду били вверх струи пара, выводившие привычную песню. Небольшие рощи сменяли друг друга, на прогалинах между ними высились одинокие деревья. То и дело нам попадались невысокие огненные холмы, — не выше обычного дома; за три часа мы насчитали семь штук. Два из них не проявляли особого пыла, но остальные пять извергали из недр своих огонь, дым и пепел, производя вокруг себя небольшие опустошения. Одна из этих горок с громким шумом разбрасывала во все стороны камни; раскаленные комья перекрывали наш путь, и нам пришлось повернуть ближе к берегу. Там, как мне помнится, было много деревьев, среди ветвей которых застряли камни, заброшенные туда этой разгорячившейся горкой. Словом, повсюду видны были свидетельства внутренней жизни и силы. Всякий раз, останавливаясь, мы ощущали, как земля содрогается под нашими ногами.

Вдруг до наших ушей донесся низкий и гулкий грохот, исходивший откуда-то из-за скал; над ними на фоне гор поднялся столб кипящей воды высотой то в сотню футов, а то и в три; в нем как щепка плясала огромная глыба — величиной в целый амбар. Когда напор воды ослабел, камень рухнул вниз, производя тот грохот, который мы слышали.

Я помнил этот звук по своему пути в ту сторону, однако тогда мне показалось, что источник его находится ближе к берегу, не видел я и струю, ведь мы с Наани углубились, наверно, на полмили от берега к внутренним землям этой страны.

Некоторое время мы рассматривали огромный фонтан, не приближаясь к нему, потому что струя разбрасывала вокруг себя россыпь мелких камней. Гейзер кашлял и грохотал в глубинах земли, ворчал, рыдал и булькал. С глухим мычанием огромная глыба снова поднялась вверх, поблескивая гладкими боками в свете вулканов — круглая, как чудовищный мяч.

Наконец струя опустилась вниз с великим кашлем и грохотом вод, пляшущая скала снова низверглась с высот, и мы смогли подойти поближе. Гулко стукнув о камень, глыба исчезла в глубокой котловине, из которой била вода. Признаюсь, я до сих пор не могу понять, почему она до сих пор не разбилась… возможно, что всякий раз камень этот опускался в бурлящую воду. Мы с Девой долго дивились этому зрелищу — куда более удивительному, чем я сумел описать. Но мешкать далее было уже ни к чему, и я дал знак, чтобы Дева последовала за мной. Не успел я отвернуться, как она за моей спиной направилась к огромному фонтану.

Я замер на месте от удивления, а Дева приблизилась к жерлу. Тут струя замычала, и я, сообразив, что вода опять поднимается, бросился вслед за Наани. Заметив это, она лишь припустила в направлении чудовищного фонтана.

Я поймал беглянку между великих скал, у самой огромной котловины, откуда извергались воды. Столб кипящей воды вырастал над нами, превращаясь в море, вставшее на дыбы. Не знаю, как нам удалось спастись; поток уже нависал над головами и вот-вот должен был, обрушившись, раздавить нас. Весь воздух вокруг нас сотрясался… Звук фонтана казался громом.

Подхватив Деву на руки, я побежал во всю прыть, уже не надеясь спасти наши жизни. Едва я выбежал из-под рушащегося водяного навеса, взметнувшаяся вверх глыба упала с высот и разбилась о камень за моей спиной, осколки зазвенели по моему панцирю и заставили меня пошатнуться. Но я лишь плотнее прижал Деву к груди, защищая ее своим телом, и успел вынести из беды.

Наконец я смог поставить Деву на ноги, а она даже не заметила, насколько близко от смерти побывали мы по ее вине, не заметила и того, что я едва избежал ранения; словом, Наани радостно смеялась, хотя мне было не до смеха: сердце мое окаменело от ужаса за нее, к тому же я был слегка оглушен ударами, нанесенными осколками камня. Любовь недалека от безрассудства, и я понимал, что Наани нужно вывести из этого настроения, даже если мне придется при этом причинить боль ее милому телу, чтобы вернуть к естественному благоразумию, однако не мог сделать этого, ведь Дева смеялась так радостно и казалась настолько изящной, что даже ее причуды были милы моему сердцу. Возможно, мои слова напомнят и вам о днях вашей любви. Тем не менее, я пытался урезонить Наани, однако на все мои уговоры она отвечала только полным блаженства смехом.

Наконец мы отправились дальше, и Дева часто отходила от меня, пела и плясала по пути. А я молчал, ощущая, как мне не хватает ее любви и нежности, тем более после подобного испытания. Вы и сами почувствовали бы нечто подобное, совершив подвиг ради любви вашей Девы и не встретив взаимопонимания с ее стороны.

Итак, я слегка приуныл, ощущая раздражение от полученного удара, а быть может, и от любовной дурости, напавшей на Деву. Словом, сердце мое страдало и любило; но как прекрасны такие размолвки, не знающий их человек был бы немногим лучше муравья или машины.

Ну а когда пришел шестой час, мы остановились, ели и пили, а потом направились дальше, повернув от двух огромных огненных гор и оставив их за спиной вместе со всеми окружавшими просторами… спокойствием лесов, шумом гор и постоянным сотрясением земли.

Во время последнего привала Дева самым изящным образом обвила свои волосы вокруг головы и принялась лукаво поглядывать на меня; однако я решил не обращать внимания, и, в конце концов, Наани распустила их по плечам так, как мне нравилось, и при этом напевала.

Тем не менее, я молчал и старался не смотреть на нее с любовью, не проявлять удовольствия, замечая ее милые шалости, как бы ни хотелось мне, чтобы она просто шла рядом со мной и прекратила эту разделявшую наши души игру.

Словом, мы шли вперед, а Дева старалась добиться, чтобы я обратил на нее внимание; она нередко пела, и песни ее иногда казались мне странными; и все же они говорили о любви, как и песни нашего века… истинно, на земле существует только одна песня, просто в разные времена ее поют чуть иначе.

Однако вскоре я оставил эти мысли и обратился к другим. Увы, дух мой ощущал, что нас ожидает какая-то опасность. Вспоминая Горбатых, я все время оглядывался вокруг и просил Деву держаться поближе — ведь за окружавшими нас деревьями могла спрятаться любая тварь.

Однако Наани не подходила близко ко мне, поэтому я снял Дискос с бедра и старался не оставлять ее. Дева как бы не замечала этого, однако не забывала о том, что должна заботиться о снаряжении.

Проявляя сугубую осторожность, я велел ей не отходить от меня, однако Наани не слушалась и часто удалялась в сторону; истерзанный страхом за нее, я, наконец, поймал ее и попытался образумить, но она не захотела слушать меня и метнулась прочь в то самое мгновение, когда я выпустил ее.

Сердце замерло в груди моей: в чаще что-то шевелилось, а Дева бежала навстречу опасности.