Снова настала тишина.

Диего Доминго Молинас замерзал, забившись в угол кареты, которая мчала его по заснеженному Провансу. Лошади дрожали под шерстяными попонами. Молинас завернулся в свой черный плащ, который летом казался слишком тяжелым, а зимой, наоборот, был слишком легок. Он не стучал зубами только потому, что крепко стиснул челюсти.

Чтобы отвлечься от холода, он нехотя принялся просматривать бумаги, которые вез в большом конверте. Один из документов был проектом указа, который Франциск I должен был в скором времени подписать. Касался этот проект наказаний для еретиков: по сравнению с 1535 годом они существенно ужесточались. Светским трибуналам и парламентам было предписано подавлять ересь, избегая привычной процессуальной волокиты. Хотя очевидной мишенью оставались вальденсы и минориты, не было сомнений, что репрессии вскоре затронут и гугенотов, так что последствия будут непредсказуемы.

Молинас покачал головой. Король Франции, должно быть, не один месяц трудился, чтобы издать подобный декрет, который посягал и на единство его подданных, и на само понятие дворянства. Доказательством слабости правителя было уже то, что такой документ попал в руки испанского инквизитора — не исключено, что при содействии кого-либо из придворных. Франциск, конечно, рано или поздно подпишет указ, это вопрос времени. Он до сих пор возмущен тем, что пять лет назад манифест лютеран вывесили на двери его спальни.

Второй документ был личным письмом нового Великого инквизитора Испании Хуана Пардо де Тавера, вступившего в должность двумя месяцами ранее, 7 декабря 1539 года. Он посылал Молинасу свое благословение и давал понять, что секретарь Супремы дон Фернандо Ниньо доложил о его миссии. Однако полной уверенности в этом не было, поскольку ему предлагалось быть готовым к поездке на Сардинию в качестве визитадора, в помощь нерадивому инквизитору острова Андреа Санна. К счастью, ни точных дат, ни четких обязанностей в письме указано не было. Молинас надеялся, что послание не будет иметь практических последствий.

Третий документ представлял собой письмо, написанное крупными буквами, изящным почерком, явно не без вмешательства писца. Молинас давно выучил его наизусть и все-таки опять, в который уже раз, принялся перечитывать, держа листок дрожащими от холода пальцами. Письмо было отправлено из Салона-де-Кро и подписано Анной Понсард. Начало было написано по-латыни, что говорило о том, что писец привык сочинять прошения, но остальной текст был составлен на хорошем французском.

«Написано под диктовку Анны Понсард, чья свадьба состоялась на днях. Муж мой стар, но гораздо крепче, чем вы описывали, и здоров отменно. К счастью, он не может и не хочет исполнять супружеский долг. И слава богу, потому что он собой безобразен и почти слепой. Я дрожу от мысли провести остаток дней в этой вонючей дыре, где нет никаких развлечений, кроме pallacorda[35] у дворян и passadieci[36] в кости у крестьян. Пожалуйста, приезжайте поскорее, мне предпочтительнее видеть ваше лицо мертвеца, чем свиные рыла, которые меня окружают».

Несмотря на пробирающий до костей холод, Молинас слабо улыбнулся. В этот момент сильный толчок и удар в бок кареты заставили его выронить бумаги из рук. Он быстро понял, что произошло. Его карету кто-то пытался обогнать, но на скользком льду оба экипажа столкнулись. Он услышал ржание коней и с ужасом почувствовал, что его карета опасно накренилась. Его швырнуло в противоположную сторону, и он полетел вверх ногами. Кони ржали все громче, и в этих звуках слышался ужас.

Молинас застыл на стенке перевернутой набок кареты, потом осторожно себя ощупал и установил, что, кроме плеча, ничего не болело. Снаружи доносились проклятья и жалобы кучера. Но жалобнее всех ржали лошади, видимо, повредившие себе ноги.

Прошло какое-то время, и дверца кареты с силой распахнулась. Молинас еле сдержал крик, увидев, что внутрь просунулась смуглая до черноты голова африканского мавра. Он решил, что на него напали бандиты, и полез под плащ за кинжалом, который так и не нашел. Однако негр протянул ему руки без всякой враждебности, а наоборот, очень любезно. Молинас собрал разбросанные бумаги, уложил их в поясную сумку и только потом принял помощь двух смуглых рук с розовыми ладонями.

Выбравшись наконец наружу, он вздрогнул и от холода, и от зрелища, которое предстало его глазам. У кареты, в которой он ехал, одно колесо совсем соскочило, а другое медленно крутилось, скрипя погнутым ободом. Две лошади хромали и безуспешно пытались подняться, захлебываясь жалобным ржанием. Возле них на снегу, стоя на коленях, как ребенок, плакал кучер, и по его лицу из глубокой царапины на лбу бежала кровь.

Другая карета остановилась чуть впереди, и все пассажиры вышли. Молинас уставился на них с удивлением, потому что эта четверка представляла собой любопытное зрелище. Мавр гигантского роста, с умным, жестким, словно высеченным из эбонита, лицом и голыми руками, казалось, не чувствовал холода. Одет он был в легкую желтую рубашку без манжет и тонкие лиловые панталоны, заправленные в сапоги на шнуровке.

Рядом с ним стоял худенький юноша с лукавым выражением лица и длинными, заплетенными в косички волосами. Сбоку у него висела длинная шпага с эфесом, украшенным узором в виде рыбьей чешуи, хотя ничто в юноше не выдавало его принадлежности к дворянскому сословию либо же к военным. Кроме шпаги, к поясу был пристегнут кинжал в кожаных ножнах. Такие кинжалы итальянской либо испанской работы называли sfondagiaco («пробивающий кольчугу»). Кожаный жилет, уплотненный металлическими пластинами, и шляпа с пером, как у ландскнехта, заставляли думать о купце, которому приходилось не раз принимать бой.

Третий пассажир вполне мог сойти за бандита или сикария. Что удивительно, на поясе у него висел пистолет, какими были вооружены войска Карла V, со стволом в три ладони длиной и с шипами на конце, чтобы использовать его при случае для colpo di grazia, то есть для добивания противника, а также с прямой рукояткой, которую венчал винт с двумя массивными выступами. У него тоже была при себе легкая шпага, и от нее топорщился на боку серый плащ. Черты лица и пронзительные черные глаза выдавали южанина. На голове красовался видавший виды высокий берет с пожелтевшим пером.

Скользя по обледенелой дороге, Молинас остановил взгляд на четвертом пассажире, который стоял поодаль, скрестив руки. Это был юноша лет двадцати шести, с тонкими чертами лица, густыми волосами и ухоженной темной бородкой. Одежда его не так бросалась в глаза, как одежда его спутников, но сшита была из тонкой шерстяной ткани и болонского шелка. При нем не было ни шпаги, ни другого оружия, но хватало одного взгляда, чтобы понять, что командовал в компании именно он.

Первым, отстранив мавра, к Молинасу подошел юноша с косичками.

— Сударь, мой хозяин весьма сожалеет о случившемся и искренне просит вас простить его, — сказал он с сильным итальянским акцентом, поклонившись, насколько позволял кожаный жилет. — Меня зовут Спаньолетто Николини, моего друга Вико де Нобили. — Он указал на человека с пистолетом. — Что же до мавра, то у него тоже есть имя, но его очень трудно произносить. Поэтому мы зовем его просто Мавр.

Молинас ответил на поклон, не слишком усердствуя.

— Прекрасно, а как имя вашего хозяина?

Молодой человек шагнул вперед.

— Мое имя Лоренцо да Сарцана, я студент Ломбардского колледжа в Париже. — У него итальянский акцент был еще сильнее. — Я очень сожалею об инциденте, который произошел не по злому умыслу, а из-за плохой дороги. Я готов возместить вам все убытки.

Он махнул тонкой рукой в сторону кучера, который все еще рыдал на снегу.

Молинас сразу смекнул, что иностранец врет насчет своей личности. Если бы он действительно был студентом, с ним не ездила бы свита из двух вооруженных людей и тем более мавр, кем бы он ни был — слугой или рабом. Повинуясь своей интуиции, он также решил солгать: