Аудитория обменялась растерянными взглядами.

— Лазутчики? Какие лазутчики? — спросил кто-то.

Бальи поднялся с места.

— Падре Михаэлис прав. В это воскресенье был арестован испанец, личность которого никто не смог опознать. Мои гвардейцы вовремя его спасли, иначе провансальские солдаты наверняка убили бы его. Теперь он заключен в камеру, но так плох, что я не смог его допросить.

Скалигер побледнел.

— А где его схватили? — спросил он дрожащим голосом.

— В доме одной молодой дамы, куда он вломился, чтобы совершить насилие, — объяснил бальи. Потом воскликнул: — О, да я вижу здесь ее мужа! Месье Нотрдам, расскажите, что случилось с вашей бесстрашной супругой?

Мишель, насупившийся при упоминании об испанце, внезапно вздрогнул. В этот вечер его не было дома. Он часа два провел у жены Скалигера, потом Саразен пригласил его поужинать. По дороге он узнал о созыве городского парламента и помчался сюда. Но никогда в жизни он не сознался бы в том, что ничего не знает.

— Прошу прощения, господин бальи, но мне тяжело говорить о таком ужасном событии.

— Мишель де Нотрдам! Теперь я вас узнаю! — вскричал, засветившись улыбкой, мэтр Широн. Он обернулся к советникам: — Господа! В это трудное время вы получили настоящий подарок судьбы. Этому молодому врачу шесть лет назад удалось ликвидировать очаг чумной инфекции в Монпелье. Я назначаю его своим помощником и прошу вас всячески ему содействовать.

В других обстоятельствах Мишель был бы польщен такой честью. Но сейчас его мысли были заняты женой и тем видением на чердаке, в котором с ней разговаривал человек в черном плаще. Почти машинально он наклонил голову.

— Я к вашим услугам.

Бальи выглядел довольным.

— Месье Нотрдам известен в городе как прекрасный аптекарь и человек безупречного поведения. Все мы будем рады его врачебной деятельности. Не так ли?

Все согласились, кроме Скалигера, который был явно раздосадован.

— Господин бальи, мэтр Широн, ваш выбор разумен и уместен. Но я полагаю, что рядом с месье Нотрдамом должен находиться человек, более опытный и сведущий в медицинской науке, объединяющей теорию с гуманностью.

— Вы имеете в виду кого-то конкретно? — спросил Широн.

— Если бы мне не препятствовала скромность, я предложил бы себя. Не думаю, что дружище Нотрдам знаком с книгой Джероламо Кардано «De malo medendi uso»,[28] которую мне только что прислали из Венеции. Она едва вышла из печати…

— Это такая ценная книга?

— О нет, в ней столько ошибок, что ничего не разобрать. И этот Кардано кажется просто придурком. Однако…

Широн сухо взмахнул рукой.

— Я не нуждаюсь в других помощниках, кроме месье Нотрдама. А теперь, если позволите, я должен с ним побеседовать.

Он сошел по ступенькам и сделал Мишелю знак следовать за ним. Они миновали алтарь и оказались в нефе, заполненном каким-то пахучим дымком. Священник в связи с эпидемией и заседанием парламента подмешал к традиционным воскурениям алоэ и еще какие-то вещества. В результате в нефе стало нечем дышать.

— Подадите мне руку? — спросил Широн, когда они поравнялись с чашей со святой водой. — Рабле тогда объяснил мне, какова была ваша роль в победе над эпидемией в Монпелье. Я мог бы наградить вас титулом conser vator pestis,[29] а также небольшим наделом.

Держа шапочку в руке, Мишель низко поклонился, продемонстрировав намечающуюся лысину.

— Я охотно буду помогать вам, мэтр, и без официального назначения. Теперь же прошу отпустить меня домой. Вы слышали, что произошло с моей женой.

— Да-да, конечно, вы сейчас ей нужны, — кивнул Широн. — Идите, увидимся здесь же завтра утром.

Мишель перекрестился и быстро вышел. Аген опустел, сквозь закрытые ставни доносились стоны больных и детский плач. Вдалеке раздавался колокольный звон и похабные песни alarbres, которые могли выполнять свою ужасную работу, только крепко выпив. Их ряды постоянно пополнялись вернувшимися солдатами.

Мишель заметил, что у круглой луны, висящей посреди беззвездного неба, появился красноватый оттенок. Это было дурное предзнаменование. Природная склонность к пессимизму, свойственная всем рожденным под знаком Сатурна, у него усиливалась мрачными мыслями загнанной жертвы. Испанец объявился в его доме! Насчет его личности сомнений не было. Видение, которое посетило его под действием ястребиной травы, было достаточно недвусмысленно. Он не мог понять одного только: зачем было испанцу насиловать Магдалену, чтобы сделать сообщницей.

Слезы навернулись Мишелю на глаза. Магдалена стала его крестом, вечным препятствием к осуществлению всех честолюбивых планов. Однако он все время оказывался постыдно слабее ее. В день видения он избил ее почти до беспамятства, но она не только ни в чем не созналась, но объявила, что он бредит, и даже посмеялась над ним. Ее давно следовало выгнать из дома, чтобы она подохла в каком-нибудь лупанарии. Но что скажут горожане? Его сочтут рогатым, а ей станут сочувствовать! И все его достоинство исчезнет, капля за каплей.

Когда он увидел свой дом и вывеску аптеки, скупые слезы превратились в безудержный плач. Эта жалкая лавчонка, поднятая с таким трудом, стала для него первым шагом к самостоятельности. Он был вынужден заниматься аптекарством, чтобы не возбуждать зависти местных врачей, всегда готовых напомнить ему о его происхождении. Он знал наверняка, что между собой они называли его recutitus, постыдным прозвищем, которое закрепилось за евреями, хирургическим путем убиравшими последствия обрезания. И при этом делали вид, что не замечают его католического рвения. Уже одно то, что он в изоляции, помогало избежать зависти. И вот теперь эта история с женой…

Он вытер манжетой глаза и нос, нашарил в кармане ключи от дома, но от нервного напряжения стал колотить в дверь кулаками. Не прошло и нескольких мгновений, как Магдалена открыла дверь, и он тут же набросился на нее. Схватив за горло, он прижал ее к стенке вестибюля, толкнув с такой силой, что подсвечник выпал из ее рук. Теперь только тусклая лампа освещала вестибюль.

— Как его зовут? — проревел Мишель, усиливая хватку.

Магдалена закашлялась и сиплым голосом еле слышно произнесла:

— Его зовут… Диего… Диего Доминго… Молинас.

— Ну и в добрый час. Он твой любовник?

Не похоже, чтобы Магдалена всерьез испугалась, хотя и была сильно встревожена.

— Нет… Нет… Он пытался… Причинить мне зло…

— Причинить тебе зло? Будто я тебя не знаю! — Мишель придвинул свое лицо к лицу жены. — Ты скажешь мне все, правда? Отвечай! Правда?

Магдалена, казалось, приготовилась сопротивляться, но в этот момент сверху раздался детский плач.

— Да, я все скажу, — прошептала она.

Мишель отпустил ее и втолкнул перед собой в гостиную. На пороге она обернулась и умоляюще на него взглянула.

— Позвольте мне сходить за детьми. Я не могу оставить их одних.

Он мотнул головой.

— Это твои дети. Учитывая твое поведение, у меня нет никаких доказательств, что они мои. Успокойся, много времени это не займет. — Он зажег свечу от висевший над столом лампы и, держа ее в руке, подошел к жене, сжавшейся в комок на диване. — Диего Доминго Молинас… — пробормотал он. — Так кто же он?

Магдалена ответила без обиняков:

— Агент инквизиции Испании. Фамильо, как он себя называет.

Мишель вздрогнул.

— Испанская инквизиция! Что же им от нас надо?

— Молинас уверен, что ты занимаешься некромантией и происходишь из семьи колдунов.

— Вот оно что! Все нелепые истории моего отца, которые он сочинял, чтобы облагородить прошлое семьи, теперь обернулись против меня. — Мишель размышлял вслух, и лоб его прорезали морщины. В глубине души он понимал, что главное обвинение может быть гораздо серьезнее, но не хотел об этом даже думать. Он снова наклонился к жене. — Как давно ты с ним общаешься?

— О, еще с тех пор, как вы были студентом.