При свидании с Данном Констанс только и повторяла, что ни в чем не виновата. Чтобы хоть как-то облегчить ей пребывание в камере, стряпчий послал в местную гостиницу за матрасом помягче и договорился о специальном рационе питания для девушки.

С журналистами, дежурившими снаружи, беседовал один из тюремных надзирателей. «Из источников, заслуживающих доверия, нам стало известно, — писала „Вестерн морнинг ньюс“, — что ведет себя мисс Кент в тюрьме со спокойным достоинством человека, убежденного в своей невиновности. Нынешнее положение ее унижает».

«Насколько нам известно, — говорилось в статье, опубликованной в „Бат кроникл“, — в ходе беседы с адвокатом мисс Кент сохраняла полное хладнокровие и выдержку, как, впрочем, и на протяжении всего пребывания в тюрьме, хотя, конечно, тяжесть нынешнего положения оставила отпечаток на ее внешности. И все же в целом ее поведение производит на администрацию тюрьмы такое впечатление, что ее представители с уверенностью заявляют: сам вид мисс Кент свидетельствует о ее уверенности в своей правоте и непричастности к страшному деянию, вменяемому ей».

23–26 июля

В понедельник, 23 июля, Уичер ввел Уильямсона в курс дела. Он свозил его в Бат, Бекингтон и селение. Во вторник Уичер прикрепил на двери в Темперенс-Холле следующее объявление: «Пять фунтов стерлингов в награду. Из дома мистера Кента пропала женская ночная рубашка, предположительно ее выбросили в реку, сожгли или продали где-то поблизости. Означенная сумма будет выплачена тому, кто ее обнаружит и доставит в полицейский участок Троубриджа». В тот же день Уичер привел в порядок собранные им доказательства вины Констанс. Сведенные воедино и перенесенные на бумагу (секретарем суда Генри Кларком) они заняли четыре страницы большого формата. В среду он отправился в Уорминстер, чтобы вручить повестку о явке в суд главному свидетелю, Эмме Моуди, а Уильямсона послал в Лонгхоуп, Глостершир, где находился пансион Уильяма, с поручением разузнать что-нибудь о мальчике.

Затем, дождавшись, когда кончится дождь, оба детектива принялись за поиски злополучной ночной рубашки, тщательно прочесывая прилегающую к дому территорию.

До получения задания расследовать убийство в доме на Роуд-Хилл Уичер уже дважды вел дела, связанные с таинственной гибелью несовершеннолетних. Слушание одного из них — в нем были замешаны преподобный Бонуэлл и его незаконнорожденный сын — все еще продолжалось в главном церковном суде Лондона. Другое относилось к временам десятилетней давности, когда в декабре 1849 года в Скотленд-Ярде появился некий суперинтендант полиции из Ноттингемшира и попросил содействия лондонских детективов в раскрытии убийства ребенка. В помощь ему был откомандирован Уичер.

Дело обстояло так. Один из жителей городка Норт-Левертон в графстве Ноттингемшир заявил в полиции, что получил по почте ящик с трупом мальчика. На ребенке была легкая рубашка, соломенная шляпка, носки и ботинки, труп завернут в передник с меткой. «С. Дрейк». Заявитель сообщил, что у его жены есть сестра по имени Сара Дрейк, которая работает кухаркой и экономкой в Лондоне.

Уичер и суперинтендант из Ноттингемшира сразу же направились в дом, где работала Сара Дрейк — Аппер-Харли-стрит, 33, — и предъявили ей обвинение в убийстве.

— Что за бред? — возопила она.

Полицейские предъявили ей передник с меткой. Женщина опустилась на стул и разрыдалась.

В ту же ночь доставленная в полицию Сара Дрейк призналась сотруднице, проводившей личный досмотр, в убийстве мальчика, которого звали Луи. Это был ее незаконнорожденный сын, и на протяжении первых двух лет его жизни за ним присматривала няня, что позволяло Саре сохранять работу в Лондоне. Но однажды она просрочила с очередным платежом, и няня решительно отказалась от малыша. Страшась потерять место, приносившее ей около пятидесяти фунтов ежегодно, Сара задушила ребенка шейным платком, положила труп в ящик и послала почтовой бандеролью сестре и зятю в надежде, что они похоронят ребенка.

Уичер принялся собирать доказательства, подтверждающие признание Сары Дрейк. Работа оказалась совсем простой. В комнате женщины он обнаружил три передника, сходных с тем, что был в ящике, и подходивший к нему ключ. Далее Уичер допросил миссис Джонсон, ту самую, что за пять шиллингов в неделю ухаживала за младенцем с трехмесячного возраста. Та заявила, что 27 ноября поехала в Лондон и вернула его матери, отказавшись — несмотря на просьбы Сары — подержать его у себя еще неделю. По ее словам, мальчика она любила, но мать слишком часто запаздывала с уплатой жалованья, а в последний раз и вовсе задолжала ей за несколько месяцев. Перед возвращением миссис Джонсон попыталась уговорить Сару Дрейк самой заняться ребенком.

«Я сказала ей, что мальчик растет здоровым и жизнерадостным. Потом добавила, что надо бы раздеть его, снять шляпку и меховое пальтишко, а то простудится, когда окажется на улице. Так она и сделала. Вокруг шеи у него был обмотан платок, и она сказала: „Это ваш, не забудьте взять“. „Да, — говорю, — мой. Но оставьте себе и повязывайте, как будете выходить гулять, а то на улице холодно“. Еще я сказала, что скоро надо кормить мальчика, на что она ответила: „Ну да, конечно, а он будет есть?“ „Будет“, — говорю, и ушла».

Уже у порога Сара Дрейк окликнула миссис Джонсон и спросила, сколько в точности она ей задолжала. Девять фунтов десять шиллингов, откликнулась та. Дрейк промолчала.

Помимо этого, мисс Джонсон сообщила Уичеру, что когда в следующую пятницу она пришла на Аппер-Харли-стрит навестить малыша, Сара Дрейк сказала, что он где-то в гостях. «Что ж, — говорю, — поцелуйте его от меня». «Непременно, — говорит, — непременно».

Далее Уичер опросил слуг. Кухарка вспомнила, что вечером 27 ноября Сара попросила ее принести из своей комнаты в привратницкую ящик. «Тяжелый, я еле подняла». Привратник показал, что Сара попросила его написать адрес и организовать на следующее утро доставку ящика на вокзал Юстон-сквер. Лакей подтвердил, что выполнил это поручение, заплатил восемь шиллингов за вес (тридцать восемь фунтов) и доставку в Ноттингемшир.

Полиция пригласила миссис Джонсон в Норт-Левертон опознать тело. Та подтвердила, что это действительно Луи. «На нем был и мой шейный платок, и шляпка, и меховое пальтишко». Врач, проводивший вскрытие, заявил, что, с его точки зрения, платок затянут недостаточно туго, чтобы задушить мальчика; на его теле остались следы побоев, скорее всего и вызвавшие смерть.

На суде Сара Дрейк не отрывала глаз от пола и раскачивалась взад-вперед, то и дело содрогаясь в конвульсиях. На лице ее была явно написана мука. Судья напутствовал присяжных в том смысле, что хотя обвиняемая и не находится на учете в психоневрологическом учреждении, они могут допустить, что страх, охвативший женщину, когда она осталась с младенцем на руках, мог помутить ее рассудок. Впрочем, добавил он, «вам следует основательно взвесить такую возможность, ибо присяжным никоим образом не следует допускать ее просто на основании тяжести совершенного преступления». Присяжные признали Сару Дрейк невиновной, решив, что она действовала в состоянии временного умопомрачения. Выслушав вердикт, женщина потеряла сознание.

В викторианской Англии убийство незаконнорожденных детей несчастными, впавшими в беспросветную нищету женщинами было распространенным явлением: в 1860 году газеты чуть ли не ежедневно сообщали об очередном детоубийстве. Как правило, жертвами становились новорожденные. В 1860 году преступление Сары Дрейк повторила Сара Гаф, тоже экономка и кухарка, работавшая в доме на Аппер-Симур-стрит, примерно в миле от Аппер-Харли-стрит: она убила своего незаконнорожденного ребенка, завернула тело и отправила его поездом с Паддингтонского вокзала в женский монастырь рядом с Виндзором. Найти женщину было совсем нетрудно: в свертке оказался клочок бумаги с именем ее нанимателя.