Шейн Говард нагнулся над телом и попытался нащупать пульс, затем повернулся ко мне и покачал головой. Тут я вспомнил, что у него медицинское образование и он обязательно должен был знать, почему так мало крови при ранении в сердце, — кровотечение в основном внутреннее. Он не должен был спрашивать, куда подевалась кровь его жены. Он должен был знать.

Джонатан отошел от всех нас и снял очки: глаза его сияли. Это мог быть страх, но также мог быть и триумф. Он поискал глазами мать, но она склонилась, держась одной рукой за каминную доску, тяжело дышала, лицо побелело, лишившись надежды и жизни.

— Он убил моего отца, — крикнул Джонатан, как будто для него не было другого пути. — Он был никем. Никем, только подонком.

Он казался восторженным, ликующим. То, что я раньше видел в его глазах и считан слабостью, теперь превратилось в безумие, в страсть убивать.

— Сколько человек ты еще убил, Джонатан? — спросил я.

— Ни одного, — ответил он, не в состоянии стереть усмешку со своего лица.

— О чем ты рассказал Шейну Говарду, когда позвонил ему в утро Хэллоуина?

— Ни о чем. Я ему не звонил.

— У меня есть телефонные распечатки, там все указано.

— Этого не может быть. Мой телефон…

— Нельзя определить? Я знаю. Но теперь я уверен, что это ты звонил. Ты сказал ему, что у его жены интрижка с Дэвидом Брэди, верно?

— Нет.

— К тому времени ты уже убил Брэди. Наверное, ты восхищался тем, как тебе удалось увернуться от камер в вестибюле. Но еще одна камера была установлена через дорогу, и на ней запечатлены братья Рейлли и их сообщник. Ты, Джонатан.

Джонатан покачал головой.

— А после этого ты поехал к Джессике Говард, которой ты тоже звонил в то утро, и заколол ее. Точно так же, как ты заколол Денниса Финнегана у нас на глазах, прямо в сердце. После этого ты вернулся в Ханипарк, принял душ, бросил одежду в доме, точно, как, по твоим рассказам, сделала Эмили, которая якобы приняла душ и сбросила свою окровавленную одежду, и затем вчера ты этот дом поджег. А теперь я скажу тебе, Джонатан: ты работал вместе с Деннисом Финнеганом, внимал его планам, упивался речами про великое имя Говардов, строительство четвертой башни, грандиозные достижения, отделяющие таких, как ты, великих, от остальных, мелких людишек, у которых нет замков или башен, носящих их имена, или портретов на стенах. Деннис был полностью в курсе идеи шантажа, связанной с порнофильмами, — Дэвид Брэди переслал их ему по электронной почте, с тем чтобы он смог ими воспользоваться и убедить Шейна изменить свои планы насчет Рябинового дома. — Но тут влезли Рейлли, грубо потребовав наличные, и вся затея начала приносить только неприятности. Финнеган предупредил Брэди, и тот попытался дать задний ход, но Рейлли вцепились мертвой хваткой. Это был их шанс на продолжительный доход — шантаж Шейна Говарда. Вот вы втроем и придумали убить Дэвида Брэди. Тебе он все равно не нравился, верно, Джонни? Что только Эмили с ним не делала. Ведь на его месте должен был быть ты, не так ли?

Теперь Джонатан сидел неподвижно, глаза пустые, губы сжаты.

— Я думаю, проще объяснить, почему ты убил Джессику. Она активно возражала против строительства четвертой башни и хотела построить жилые многоквартирные дома. Для Денниса это не годилось, потому что, если в деле участвовала бы Джессика, он лишился бы возможности ввести на борт Брока Тейлора. Тебе это тоже не нравилось: квартиры, полные маленьких людишек, пачкающих имя Говардов. Ты оказался там и убил ее. И попытался подставить Шейна Говарда.

Когда я говорил, то смотрел на Шейна. Он избегал встречаться со мной глазами.

— Нет, вы ошибаетесь, — возразил Джонатан. — Я не убивал Джессику.

— Но ты убил Дэвида Брэди. И Дэвида Мануэля. Вчера я нашел ноутбук Эмили в доме Финнегана на Маунтджой-сквер. Сначала я думал, что это Эмили посылала письма Дэвиду Мануэлю. Но каким образом? У нее же не было ее компьютера. Нет, Джонатан от имени Эмили договорился о срочной поздней встрече вчера вечером с Мануэлем. Доктор слишком много знал и хотел, чтобы Эмили пошла в полицию. Джонатан поехал к нему и поджег чердак. Горящий Мануэль выпал с третьего этажа и разбился насмерть.

Джонатан посмотрел на свою мать еще один раз — казалось, она стареет у него на глазах, как цветок, которому не хватает влаги и света, — она покачала головой и отвернулась. Он попытался засмеяться, но ничего не вышло. Его глаза горели ненавистью. Он напоминал раненого зверя, попавшего в ловушку.

— Я старался ради вас, — произнес он. — Но единственным человеком, кому было небезразлично, был Деннис, а ему вообще никогда не следовало разрешать переступать через наш порог. А теперь вы все можете убираться к черту.

Он рванул через комнату и выскочил за дверь. Шейн Говард мог попытаться задержать его, но не стал этого делать. Равно как и я. Сунув пистолет в карман, я позвонил Дейву Доннелли, рассказал ему, что произошло, кто, по моему мнению, виноват и куда приезжать.

Через несколько минут появились Эмили и Джерри Далтон. Эмили тащила кукольный домик, в глазах светилась тревога. Она направилась прямиком ко мне, но мертвое тело Денниса Финнегана ее остановило. Она закричала при виде трупа и затрясла головой, не веря своим глазам. Я подвел ее к дивану, успокоил и быстро ввел в курс событий. Я оставил ее сидящей неподвижно с кукольным домиком на коленях и слезами в глазах. Шок выбил у нее из головы то, что она собиралась мне сказать.

Сандра тупо смотрела на Джерри Далтона. Когда Эмили и Шейн объяснили, кто он такой, она кивнула.

— Добро пожаловать в семью, — произнесла она, мрачно улыбнувшись.

Мне очень хотелось избавить ее от излишней боли, но мы еще не закончили.

— В Ирландию приехали родители Джессики, остановились в «Рэдиссоне», — сказал я Сандре. — Ее отец, вовсе не покойный актер-алкоголик, и ее мать, которая вовсе не умирала от рака матки.

Она смотрела на меня так, будто не ждала такого предательства, словно то, что было между нами, что-то значило. Значило-то оно значило, но я не мог позволить ей об этом догадаться. Во всяком случае, пока все не закончилось. Может быть, даже тогда. Она поморщилась, как будто я ее ударил, затем кивнула, отошла от камина к ближайшему окну и начала раздвигать тяжелые зеленые бархатные шторы.

— Выключите свет, — попросила она.

Джерри Далтон прошелся по комнате, выключая всюду электричество. Сквозь оконные стекла в комнату проник холодный свет. Впервые за долгое время день выдался ясным, и небо было глубокого синего цвета. На нем уже появились розовые пятна; три башни маячили вдали, за ними — темный город, спящий у залива.

— Я была первой, — начала Сандра. — И я этим гордилась. Мне исполнилось тринадцать лет, и он пришел в мою комнату вскоре после того, как у меня начались месячные. Мне было интересно… мы катались на машине, тайком гуляли вместе, и он всегда брал меня на матчи по регби. Так увлекательно — иметь от всех тайну. Особенно от матери… мне казалось, остальные еще такие дети… Я не помню, что думала о сексе… мне казалось это грязным, а еще глупым, но потом страшным, когда отец становился таким напряженным и серьезным… но я не помню, что я сама что-то чувствовала, или, вернее, я чувствовала много разного… любовь, страх, неверность, трепет от запретного… все это трудно было разделить. Наверное, поэтому у меня потом возникли с этим проблемы… Не то чтобы мне не нравился секс — мне многое в нем нравилось, но, полагаю, в действительности я ничего не чувствовала или чувствовала очень мало… за исключением Стивена. Хотя ему было семнадцать, нам не следовало быть вместе. Но чувства оказались такими сильными. Наверное, потому, что были запретными — я глубоко в душе знала с самого начала, что поступаю плохо.

Так или иначе, с отцом все закончилось через два года. Довольно быстро это стало ужасным. Сначала я думала, что мы с ним можем убежать, что он будет принадлежать мне, а не матери. Но разумеется, когда ты осознаешь… когда я осознала, чем это на самом деле было… чем это вообще могло быть… все стало отвратительным. Сначала он приносил мне подарки, новую одежду, книги, пластинки, но со временем стал беспокоиться, что мать может догадаться, поэтому просто оставлял мне под подушкой деньги… Я тогда еще не знала, что такое шлюха, но уже чувствовала себя ею… и тогда я стала ему отказывать. Ну, он не пытался настаивать или меня заставлять… и потом однажды ночью… Шейн, я хочу об этом рассказать, ты не возражаешь?