Мишель вглядывалась в его лицо.

– А если бы никакого парня не было, если бы она ждала тебя все это время? – проговорила она.

– Наверное, в отношениях, как в истории, не бывает сослагательного наклонения, – проговорил он, пожав плечами. – Тогда мы были бы не мы, а совсем другие.

Белла, отличница, собранная и деловитая, нацеленная на серьезную карьеру, – нет, он не мог представить ее томящейся от любви.

Она пошли дальше в молчании, и каждый наслаждался близостью другого… но в то же время тень сомнения друг в друге продолжала над ними витать.

– Как все-таки случилось, что тебя ранили? – спросила она наконец.

– Мы ехали в броневике, нас обстреляли моджахеды, пуля попала в ногу, – проговорил Руди неохотно. Взгляд его сделался отсутствующим, словно мысли умчались очень далеко. В тот день они потеряли двух славных парней, братьев Бересфордов, Джека и Майкла. Сам он все-таки вывел машину из-под обстрела и потерял сознание только на КПП. Сейчас все вспомнилось так отчетливо, что слова, как всегда, показались ненужными. – Прости меня, но я, наверное, не готов еще об этом рассказывать.

Теперь полагается отвлечь его от тяжелых воспоминаний какими-нибудь женскими пустяками, подумала Мишель. Но ничего не приходило на ум.

– Ненавижу войну, – сказала она некоторое время спустя. – И эту, и все остальные. Я давно участвую в митингах. Как-то раз митинг разогнали, меня задержала полиция, потом одна газета напечатала фотографию, я попала в кадр. Под фотографией написали, что дочь инспектора полиции, актриса молодежного театра, участвует в уличных беспорядках. Теперь мне приходится быть осторожной.

– Твой отец полицейский? – спросил Руди заинтересованно. – И как он к этому отнесся?

– Божественно. Папа никогда не запрещал мне отстаивать свое мнение. Он самый лучший коп на свете.

– Классно, когда тебя так поддерживают родители. Мой отец нас с братом воспитывал скорее в строгости. Но теперь я его лучше стал понимать.

Влажный западный ветер, с утра сменивший колючий восточный, отбросил назад его волосы, и Мишель увидела на его лбу маленький шрам. У нее снова дрогнуло сердце. Эта пуля или осколок могли сделать так, что они никогда бы не встретились.

– А я ушла из театра, – сказала она неожиданно. – Сегодня восстановилась на факультете. Мой диплом, между прочим, почти готов. Я говорила с руководителем, и он предлагает в апреле поехать в Абердин. Там строится предприятие, и мы будем брать пробы грунта и воды, смотреть, как повлияло строительство на местную флору и фауну. Ну и зададим мы им жару, если увидим, что природе нанесен ущерб. Остановим строительство!

– В фильмах на экологов часто нападают нанятые бессовестными предпринимателями негодяи…

– Да, помню, я тоже смотрела такие фильмы, и мне еще сильнее захотелось быть экологом. Когда я передумала становиться полицейским, как папа, я решила защищать природу. Ненавижу, когда люди оставляют после себя мусор и портят самые прекрасные уголки. Вот когда я была скаутом, можешь поверить, всякого навидалась.

– Да, я всегда тоже чувствовал себя ужасно, когда в любимых местах, где любил гулять в детстве, кто-то устраивал свалку мусора. Словно мне лично нанесли оскорбление.

– Ты вырос в Рединге?

– Да. У нас там дом, старый, остался от дедушки. Последний раз его ремонтировали, кажется, сразу после войны.

– А кем был твой дедушка? Землевладельцем?

– Нет, что ты, профессором истории. Изучал природу нацизма. Дом он получил в наследство от дальних родственников. У нас в доме осталось полно его книг, в том числе на немецком.

– А ты хотел стать юристом с детства?

– Ну… в общем, это тоже родилось из детских желаний бороться за справедливость.

Они шли по темным улицам и наперебой спрашивали друг друга о разном, спеша узнать как можно больше. Но Мишель не покидало чувство, что самое главное о нем она поняла в первую же встречу.

По дороге они зашли в магазин и купили Мишель перчатки – она выбрала красные, вязаные, потому что терпеть не могла кожаные. И чем ближе они подходили к дому Мишель на Элбани-роуд, тем чаще замирало ее сердце. Неужели сейчас они расстанутся у подъезда и он уйдет… может быть, на встречу с Беллой? Но у нее не повернется язык пригласить его зайти «на чашку кофе» – какая пошлость! Безысходность и надежда попеременно сменяли друг друга в ее сердце.

Уже минут пять, как они шли молча, и наконец остановились у освещенного подъезда Мишель. Какой-то прохожий скользнул по ним любопытным взглядом и прошел дальше. Рудольф быстро оглядел улицу, но фигура в черном нигде не маячила. Возможно, она была всего лишь плодом его воображения… А что, с ребятами, вернувшимися из Ирака, случалось и не такое…

Мишель молча смотрела на него, и в глубине ее темных глаз светились маленькие звездочки. Но он не наклонился к ней, чтобы поцеловать, и не сказал ничего, а просто толкнул дверь подъезда и придержал, давая пройти Мишель. Она набрала код замка, и они вошли в фойе. Так же молча поднялись на лифте, и она открыла ключом дверь квартиры. Ему показалось, что ее рука слегка дрожит.

Знакомая обстановка придала ей уверенности.

– Снимай куртку и вешай ее в шкаф, я приготовлю чай. – Она быстро прошла на кухню. Как, неужели последняя пачка закончилась? Кажется, и холодильник пустой? Так и есть!

Рудольф услышал, как она сердито пробормотала что-то. Он повесил куртку на плечики и прошел следом за ней на кухню. Она обернулась к нему с расстроенным видом.

– Представь себе, чай кончился! Вот такая я хозяйка.

– Не нужно чая. – Он медленно подошел к ней и положил руки на плечи. – Ты хочешь, чтобы я остался?

Мишель перестала дышать. Жар от его ладоней проник внутрь, разлился волной по телу. Она медленно кивнула.

Если я останусь, то навсегда, едва не сказал Рудольф. С того самого момента, как он ушел от нее тогда, он понял, что провести с ней ночь – невыразимо мало. Что ему нужно большее, гораздо большее.

Но страх навязаться женщине вопреки ее желанию сковывал его. Она испытывает к нему всего лишь физическое влечение, и она должна остаться свободной… Ее нельзя поймать в сачок, словно бабочку, она имеет право распоряжаться собой и вольна летать, где хочется…

Разве он может ее удержать? Она плохо знает себя, она не готова к длительным отношением. Но жадное желание быть счастливым – хотя бы одну только ночь – было сильнее всяких доводов. Как от него отказаться?

Уйти снова было выше его сил.

Он обнял ее. Мишель чувствовала стук его сердца, силу его рук. В следующий миг их губы сомкнулись в поцелуе.

Ей казалось, что она тает и сливается с ним все теснее, и от этого волшебного ощущения перехватывало дух.

Его поцелуй становился все настойчивее, требовательнее, и сила собственной страсти, и его ответный жар вызывали в ней никогда прежде не испытанный восторг. Все, что она искала и не находила в прошлом, пришло к ней в эти минуты. Комната все быстрее кружилась вокруг нее, и скоро она перестала ощущать что-либо, кроме страстной настойчивости его губ…

Они лежали в темноте на раздвижном диване, тесно прижавшись друг к другу. Мишель чувствовала, что на глазах у нее выступили слезы – значит, действительно бывают слезы счастья, вот и ей довелось в этом убедиться. Она не спала ни минуты этой ночью, прислушивалась к дыханию Руди, и ее переполняло блаженство.

Он спал неглубоко и беспокойно, и несколько раз что-то пробормотал во сне. Она подумала с щемящей нежностью, что, должно быть, ему снится война, и осторожно провела ладонью по его щеке. На его голени темнел длинный неровный шрам. Он в полусне прикоснулся губами к ее ладони и открыл глаза.

Мишель улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ, но тут же в его глазах промелькнула тревога. Он долгим взглядом посмотрел на нее, и по ее коже пробежали легкие мурашки.

– Мишель… ты не сказала… я не знал, что ты невинна.