— Отвести солдат в лагерь, дать четыре часа поспать и готовить к новому штурму, — приказал Меншиков полковнику Анненкову. — Начнем его на рассвете.

В палатке князь швырнул на походную койку промокшую под дождем треуголку, не снимая плаща, сел за стол. Со злости хватил полную солдатскую кружку водки, подпер кулаком щеку. Наверное, зря он начал штурм, не дождавшись подкреплений. Разведка сообщает, что ни Мазепа, ни шведы на выручку осажденному Батурину еще не выступили, и свои должны подоспеть к нему раньше противника. Но что рассуждать задним числом, если нужно думать, как выпутываться из весьма неприятного положения, в котором он сейчас оказался. Прекратить дальнейшие боевые действия и ждать подхода войск генерала Голицына? Решиться на последний отчаянный штурм, начав его теперь одновременно в трех местах, и возглавить одну из штурмовых колонн лично, а командование двумя другими поручить полковникам Анненкову и Скоропадскому? А может, разбить казаков на два отряда и поставить их во главе своей и анненковской колонн? Кто знает, как поведут они себя при встрече с мазепинцами, не будь над ними надлежащего присмотра? После измены гетмана у Александра Даниловича нет вера ни одному казаку и старшине, кроме, пожалуй, стародубского полковника.

— Ваше сиятельство, дозвольте побеспокоить, — раздался у входа в палатку громкий голос Скоропадского, заглушивший протестующие возгласы княжеского камердинера, получившего распоряжение хозяина никого к нему не пускать.

— Заходи, полковник, — откликнулся Меншиков. — Гостем будешь.

Откинувший полог палатки Скоропадский глянул на роскошный ковер на полу, на свои залепленные грязью сапоги и остановился у входа. Меншиков взял у стоявшего на столе самовара еще одну кружку, налил в нее водки, протянул Скоропадскому:

— Садись за стол. И прими лекарство от простуды.

Он подождал, пока Скоропадский опрокинул кружку, усмехнулся:

— Легок ты на помине, полковник, как раз думал о тебе. Не кажется, что и твоим казакам пришла пора побывать под стенами Батурина?

— Истинно так, ваше сиятельство, с этим разговором я к вам и явился. И рад, что вы верно выразились, где надобно быть моим казаченькам — не на стенах Батурина, а именно под ними.

Меншиков, разливавший водку по кружкам, с недоумением посмотрел на Скоропадского.

— Не пойму твоих мудрствований, полковник. Водка на голодное брюхо в голову шибанула? Какая разница — «на стенах» или «под стенами», главное, что твои казаки вместе с солдатами и спешенными драгунами пойдут утром на штурм крепости.

— Нет, ваше сиятельство, разница есть, и большая, — возразил Скоропадский. — Поскольку я прибыл испросить вашего разрешения повести своих казаченек на штурм через потайной подземный лаз, ведущий прямехонько в Батурин.

Меншиков застыл со штофом в руках, затем медленно поставил его на стол и несколько мгновений, будучи не в состоянии вымолвить ни слова, смотрел на Скоропадского.

— Что ты сказал? — дрожащим от волнения голосом спросил он. — Хочешь повести казаков в крепость через подземный лаз? Откуда знаешь о нем? А ежели знаешь, отчего молчал до сей поры?

— О лазе я узнал только сейчас и немедля явился к вам.

— От кого узнал и как? Можно ли верить услышанному?

— О лазе мне сообщила дивчина-казачка, выбравшаяся этой ночью из города и явившаяся ко мне. Она, дальняя Кочубеева родня, была близкой подружкой его дочки Мотри, связавшейся с Мазепой, и устраивала их тайные встречи. Два или три раза они с Мотрей незаметно покидали Батурин через подземный лаз, что бы встретиться с Мазепой за городом, и дивчина запомнила вход и выход из него. Опасаясь, что мазепинцы могут припомнить ей родство с Кочубеем, она решила не искушать судьбу и быть от них подальше. Я уговорил ее провести моих казаков по этому лазу в крепость.

— А если дивчина явилась к тебе не по доброй воле, а подослана Чечелем? Ты поверишь ей и сунешься с казаками в лаз, а мазепинцы обрушат вам на голову свод лаза либо отрежут от входа, зажмут с двух сторон и перебьют, как крыс?

— Я верю дивчине. Ее батько был в Запорожье моим побратимом, а она в детстве частенько навещала меня в Стародубе. Она потому и осмелилась бежать, что прослышала от сердюков о моем прибытии под Батурин.

— С поры ее детства минуло невесть сколько времени, и что ныне в голове у беглянки, неведомо никому, кроме нее. Может, она ничем не лучше своей закадычной подружки Мотри Кочубей, удравшей с Мазепой к королю Карлу?

— Я разговаривал с ней, ваше сиятельство, и не сомневаюсь, что ее привели ко мне благие намерения. Конечно, вы имеете полное право не доверять ей, и я полагаю излишним вас переубеждать. Поэтому разрешите штурмовать крепость через подземный лаз мне с казаченьками, и ежели я напрасно доверился дивчине, сам и расплачусь за это. Но отказываться от возможности нанести удар Чечелю там, откуда он его не ждет, считаю верхом безрассудства.

— Значит, веришь дивчине и готов рисковать собственной головой, — проговорил Меншиков, снова беря штоф и опрокидывая его горлышком в кружку. — И надеешься, что я пущу тебя в лаз? Тебя, который сейчас самый ценный для России на всей Украине человек? Да я загоню под землю всех своих полковников, начиная от Анненкова, но сберегу тебя. Зови ко мне дивчину из Батурина, я сам поговорю с ней и вызнаю, что она за птица.

— Она крепко устала, переволновалась и сейчас спит. Да и вряд ли дивчина скажет вам больше, чем мне. А скорее всего, узнав, кто с ней говорит, и вспомнив, чего наслушалась о вас от сердюков, обомлеет от страха и начнет нести всякую несуразицу.

— Представляю, чего могли наговорить обо мне дивчине мазепинские приспешники, — сказал Меншиков и, повернувшись к входу в палатку, крикнул: — Часовой, передай дежурному офицеру, чтобы у меня сей миг был полковник Анненков.

Запыхавшийся Анненков появился в палатке через несколько минут и был встречен вопросом светлейшего:

— Чем занимаются солдаты? Укладываются спать? Поднять всех! Через час назначаю штурм крепости. Командовать им будешь ты, полковник, у нас с ним, — кивнул Меншиков на Скоропадского, — свои дела. Штурм начнешь в двух местах, под твое начало поступают также спешенные драгуны и казаки. Мне подготовить три батальона гренадеров да полковнику оставь... — князь вопросительно посмотрел на Скоропадского.

— Курень атамана Сливы, — подсказал полковник.

— Курень атамана Сливы, — повторил Меншиков. — Кстати, что за батальоны ты намерен мне выделить?

— Свежие, полного состава, еще не побывавшие на штурмах.

— Оставь их себе, а мне сколоти батальоны из остатков гренадер, что успели побывать на обоих приступах. Их уже расстреливали днем на голом поле, рвали на куски ночью бочками с порохом на штурмовых лестницах, так что у них к сердюкам серьезный счет и воевать они станут теперь на совесть. Сколько мыслишь дать им водки перед штурмом?

— Как обычно, по праздничной чарке.

— Чарку выпьешь сам, а моим гренадерам нальешь по полкой кружке. И казаков куренного Сливы не забудь, — добавил князь.

С Марысей, по-прежнему одетой казачком-джурой и прятавшей при посторонних лицо под башлыком, Скоропадский встретился напротив башни у Черниговских ворот крепости. Она была с куренным Сливой, в четырех-пяти шагах за спиной полковника виднелись в темноте Меншиков и командир одного из поступивших в его распоряжение гренадерских батальонов. Сами батальоны вместе с казаками Сливы, чтобы не оказаться обнаруженными противником, расположились в трехстах саженях от вала и были готовы к движению.

— Все в порядке, Марысенька? — тихо спросил Скоропадский, беря ее за руку. — Держись за меня, чтобы не оступиться. И будь внимательна, ошибиться нельзя никак.

— За последние два дня я трижды прошла днем по предстоящему маршруту и запомнила его, — так же тихо ответила Марыся. — Но каждый раз при одинаковом числе шагов оказывалась в разных местах. Как бы поиски пистолета не затянулись.

— Об этом не волнуйся, — успокоил ее Скоропадский. — Куренной отобрал для поисков два десятка самых шустрых своих хлопцев, которые не только пистолет в грязи, а иголку в стогу сена сыщут.