Возможно, он драматизирует события, а они не столь опасны, как ему представляется? Почему бы князю Меншикову на самом деле не навестить его во время тяжкой болезни, причем, как дальновидному человеку, не взять с собой необходимое количество войск, чтобы не допустить на Гетманщине смуты и междоусобицы в случае возможной кончины Мазепы? Разве не собственным письмом он известил Меншикова, что не встает с постели, не надеется выздороветь и готовится к соборованию? Своей рукой писал это письмо и теперь пожинает плоды своего вымысла.
Плоды своего вымысла? А если его письмо лишь благовидный предлог, чтобы крупные силы русских войск появились в Борзне и Батурине, и, не будь этого письма, Меншиков для осуществления своего намерения воспользовался бы другим предлогом или придумал таковой сам? Пожалуй, прав сбежавший от русских племянник Войнаровский: царю из каких-то источников стало известно о замышляемом гетманом переходе к королю Карлу, и Меншиков имеет приказ либо арестовать Мазепу и навести железной рукой угодный Москве порядок на Гетманщине, как недавно это сделал на Дону князь Долгорукий, либо присутствием под боком у гетмана царских полков лишить Мазепу малейшей самостоятельности в действиях, превратив его в подобие правителя Гетманщины и исключив возможность его перехода к шведскому королю.
Но какую бы из этих целей ни преследовал Меншиков, движение его войск на Борзну требовало от Мазепы одного — покинуть ее, либо приготовившись к защите от русских в Батурине, либо примкнув к армии короля Карла. И нечего лицемерить, пытаясь убедить себя, что ничего страшного не происходит. Пора иметь смелость признать, что над ним нависла смертельная угроза и необходимо принимать самые срочные и решительные меры для ее предотвращения, чего ему, предпочитающему наблюдать за войной между царем и королем со стороны и действовать по собственному плану, так не хочется. Однако его желания — это одно, а реальная ситуация — это другое, и именно правильное ее осмысление должно лежать в основе его решений и поступков.
Итак, что ему выгоднее предпринять — затвориться в Батурине и отбиваться от русских либо соединиться со шведами? Штурмы отряда Меншикова он отобьет — у того для взятия такой крепости, как столица Гетманщины, слишком мало сил и полностью отсутствует осадная артиллерия. Но как в таком случае будет выглядеть Мазепа перед королем, ждущим от него давно обещанной помощи, а вместо этого вынужденным выручать новоиспеченного союзника из беды? Не заслужит ли он репутацию второго Станислава Лещинского и не снизит ли свои шансы в предстоящем соперничестве с ним за трон короля будущей польско-литовско-казачьей державы?
Наверное, предпочтительнее будет поступить по-другому: действовать согласно своему ранее разработанному плану, внеся в него поправки, вызванные неожиданным походом Меншикова. Он собирался приветствовать короля в своей столице Батурине, явив этим себя владыкой Гетманщины? Что ж, он и явит себя таковым, однако встретит Карла теперь не в самом Батурине, а на подходе к нему, что объяснит знаком уважения к королю, и пригласит в свою столицу. Если за время его отсутствия город осадит Меншиков, у коменданта Чечеля хватит сил продержаться несколько суток, и когда на выручку Батурина двинутся объединенные силы Карла и Мазепы, русские будут вынуждены отступить, не приняв боя.
Это решение хорошо еще тем, что позволит ему собрать под свою булаву казаков, которых он заблаговременно под всевозможными предлогами смог вытребовать из полков и разместить между Батуриным и Борзной, объяснив это царю и Меншикову заботой о сохранности размещенных в своей столице складов и желанием обеспечить спокойствие в тылу русских войск. Явиться к королю Карлу лишь с шестьюстами сердюков Галагана — несолидно, зато несколько тысяч казаков во главе с Мазепой произведут на шведов нужное впечатление. Но если он отправит командирам отдельных сотен и куреней приказ прибыть к себе через гонцов, неизвестно, как те поступят, зная к тому времени о действиях Меншикова и Мазепы и, возможно, имея тайные распоряжения своих полковников, не желающих до поры до времени открыто поддерживать изменившего Москве гетмана. Но если он отдаст приказ лично, имея за спиной полк верного Галагана, сотникам и куренным придется его выполнять, независимо от собственных убеждений или воли своих полковников.
Немаловажно и то, что его даже кратковременное пребывание в Батурине покажет Чечелю, что он не забыт гетманом, даже в столь тревожной обстановке не бросившим своих сторонников и не ускакавшим искать спасения у шведов, а оставлен выполнять ответственное поручение — стеречь столицу Гетманщины от русских, покуда Мазепа не возвратится в нее с королем Карлом, навстречу которому отправился. Конечно, в преданности Чечеля он не сомневается, но почему лишний раз не показать тому свое благорасположение, тем более что посещение Батурина не связано с риском. Как бы ни спешил Меншиков, половину его отряда составляла пехота, и он успевал к Борзне или Батурину уже после отъезда из них Мазепы.
Решение принято — вначале он собирает под свое командование казаков, что сейчас разбросаны между Борзной и Батуриным, затем встречается с Чечелем и посвящает его в свой последний план, после чего отправляется к королю Карлу, чтобы пригласить его лично как союзника и покровителя Гетманщины в ее столицу и свою резиденцию. И никаких больше раздумий и сомнений — время, когда он мог их себе позволить, прошло, наступила пора действий.
Мазепа проверил лежавшие перед ним на столе два пистолета, сунул их за пояс рядом с булавой и твердым шагом направился к Двери.
Пламя свечей было едва различимо в облаках табачного дыма, шум голосов и выкрики пирующих заглушал вой ветра на Улице, от топота ног выплясывавших казачка старшин дрожали в окнах стекла.
Сегодня утром к Стародубу, гарнизон которого выдержал три штурма шведских войск генерала Лагеркрона, подошли русские подкрепления, и уже в полдень противник отступит от города. А вечером у полковника Скоропадского собрались на дружеское застолье старшины его полка и русские офицеры.
Сам полковник и командир прибывшего отряда бригадир русской службы барон фон Клейст разместились во главе стола, справа от Скоропадского сидела его жена Настя Марковна и полковой хорунжий, слева от бригадира — командиры его полков.
— Конечно, ваши мужественные казаки достойны уважения, — говорил заплетавшимся языком барон. — Отбить три штурма такого неприятеля, как шведы, имеющие огромный опыт взятия первоклассных европейских крепостей, — это настоящий подвиг. Но еще большего уважения заслуживаете вы, господин полковник, благодаря уму и находчивости которого героизм защитников города не пропал напрасно, и он устоял. Ведь не обхитри вы генерала Лагеркрона и не выиграй у него двое суток, мой отряд запоздал бы с помощью, и сейчас вместо Стародуба была бы куча развалин и тлеющих головешек.
Бригадир поднял со стола стоявший перед ним кубок с вином, обнял свободной рукой Скоропадского за плечи.
— Я восхищен, как вы, русские, быстро перенимаете опыт своих врагов. Царь Петр взял из-под Нарвы опыт короля Карла и разбил недавно под Лесной лучшего его полководца графа Левенгаупта. Вы, полковник, повторив хитрую уловку графа при форсировании им Днепра, подославшего к русским лазутчика с ложной вестью о месте переправы своего корпуса, сумели подсунуть генералу Лагеркрону проводника, который повел шведов к Стародубу самой дальней и трудной дорогой. Я хочу выпить за ваш ум и изобретательность, господин полковник!
— Господин бригадир заблуждается, считая, что пан полковник в случае с проводником перенял опыт шведского генерала Левенгаупта, — заметил полковой хорунжий. — У нас, казаков, такого опыта хоть отбавляй. Известно ли господину бригадиру, что в мае 1648 года казак Никита Галаган, будучи проводником польского отряда, навел его прямехонько на засаду запорожцев гетмана Хмельницкого?
— А еще раньше отряд опять-таки поляков завел в непроходимую, ставшую для них могилой трясину русский крестьянин Иван Сусанин, — вступил в разговор командир одного из русских полков. — Не оскудела подобными героями Русская земля и ныне. В июне 1701 года поморский лоцман Иван Седунов посадил на мель под огонь орудий Новодвинской крепости шведскую эскадру, за что Государь Петр Алексеевич пожаловал ему звание «первого лоцмана и первого матроса Российского корабельного флота».
