Чтобы предотвратить возможное выступление Турции на стороне Швеции, а если не удастся, дать ей достойный отпор, Петр всю зиму посвятил строительству в Воронеже флота, который намерен был использовать в Азовском море, а если того потребуют обстоятельства, то и в прибрежной зоне Черного. К весне большинство строившихся судов были готовы занять свое место в строю флота, и Петр решил лично произвести демонстрацию русских морских сил рядом с турецкими водами.
Десятого апреля на легкой бригантине Петр отплыл в Азов, вслед за ним тут же отправились два крупных морских корабля «Ласка» и «Шпага». Опережая их прибытие, от турецкого паши из Керчи в Константинополь понеслось срочное донесение, в котором лазутчики паши определили численность и состав русского Азовского флота в «сто галер, восемьдесят кораблей и пятьсот бастилантов малых». Полученное из Керчи донесение вызвало в столице Турции панику: Петр с умыслом взял с собой в Азов несколько запорожских старшин, приведенных не столь давно к гетману Скоропадскому сечевым куренным атаманом Данилой Сулимой, и их присутствие при особе царя дало повод слухам, что русский флот собирается высадить на берега Оттоманской империи полчища самых страшных ее врагов — гяуров-казаков.
Опасаясь подобного развития событий, правительство Порты направило в Черное море дополнительные сторожевые корабли и разведывательные галеры, турецкий флот, находившийся в Мраморном море, получил приказ как можно быстрее перебазироваться в Константинопольский порт. Не дожидаясь его прибытия, военные власти приступили к спешному вооружению торговых судов и отправке на них войск для усиления крепостей на Черном море. Боясь спровоцировать Россию на войну, султан Ахмед Третий собрал военный совет, на котором крымскому хану Девлет-Гирею строжайше было запрещено предпринимать какие-либо враждебные действия против России.
Не довольствуясь только военными мерами, Турция позаботилась и о дипломатических: великий визир потребовал от русского посла гарантий, что в отношении Турции Россия и впредь будет соблюдать все условия 30-летнего перемирия, заключенного между ними в 1700 году. Для подтверждения мирных намерений русский царь должен был прислать на имя султана свою личную грамоту.
Однако Петр с отправкой желанной султану грамоты не торопился. Он отлично понимал, что война с Россией никоим образом не входила в планы Турции. Сейчас в Южной и Центральной Европе шла война за испанское наследство между Францией и Испанией — с одной стороны, и Австрией, Англией и Голландией — с другой, в которой Турция имела собственные интересы. Поэтому ей было невыгодно появление на европейском театре боевых действий сильной шведской армии, которая могла резко повлиять на исход войны в нежелательном для Порты направлении.
Поражение Швеции в войне с Россией также мало устраивало Порту — это означало бы усиление опасной соседки в Польше и на северных берегах Азовского и Черного морей, что было крайне неприятно и грозило в будущем вылиться в соперничество с Россией за влияние на юге славянского мира и бассейне Черного моря. Самым приемлемым для Турции вариантом было затягивание войны между Швецией и Россией до их полного истощения, что устранило бы обеих из числа держав, влияющих на европейскую политику.
Конечно, требуемую грамоту от царя Петра Оттоманская империя получит, но несколько позже, когда он сочтет нужным это сделать. А покуда пусть сидят, как на раскаленных угольях, помышляя не о нападении на южные рубежи России, а о собственной безопасности, развязав Петру руки для войны с королем Карлом [93].
Успешно для России складывались дела и в Польше. Петр не стал перенацеливать Заднепровский корпус генерала Гольца вместо оказания помощи коронному гетману Сенявскому на усмирение мятежного Запорожья, а приказал ему выполнять прежнюю задачу. Насчитывавший 13 полков [94], корпус был разнородным по составу — пехота, драгуны, малороссийские казаки — и передвигался со скоростью самой малоподвижной своей части — пехоты, поэтому Гольц выбросил вперед сильный кавалерийский авангард — три драгунских полка и казацкий полк полковника Танского. 15 февраля у города Любара авангард корпуса встретился с союзными России литовскими войсками польного гетмана Григория Огинского, и уже 18 февраля разгромил наголову крупный отряд сторонников короля Лещинского в городе Остроге.
Стремясь быстрее получить долгожданное подкрепление, армия гетмана Сенявского в конце марта выступила из района Львова на соединение с Заднепровским корпусом и в ожидании его разместилась на границе Русского и Подольского воеводств. Покинутая ею территория тотчас была занята войсками короля Лещинского и шведскими отрядами генерала Крассова. 26 марта состоялся Военный совет в составе коронного гетмана Сенявского, польного гетмана Огинского и командира русского авангарда Инфлянда, соединившегося с союзниками, где было решено полякам и литовцам не двигаться дальше на восток, а ждать прибытия главных сил Заднепровского корпуса на месте.
Встреча союзных войск произошла в начале мая, и объединенная польско-литовско-русская армия направилась к Львову, где были сосредоточены основные силы Лещинского и Крассова. 13 мая у деревни Лидуховой под городом Броды произошло крупное сражение союзников с корпусом Яна Сапеги, усиленного шведскими войсками. Противник потерпел жестокое поражение, преследование его кавалерией продолжалось до городов Крылува и Сокаля на Буге, покуда лошади не стали от усталости валиться с ног [95]. Не желая разделить судьбу передового корпуса, войска Лещинского и Крассова без боя оставили район Львова и спешно возвратились на ранее занимаемые позиции.
Прибытие в восточные воеводства Польши войск царя Петра и гетмана Скоропадского и их победы тут же повлияли на настроения польской и литовской шляхты, увеличив число сторонников России. Например, влиятельные князья Вишневецкие, прежде поддерживавшие Лещинского, признали свое прежнее поведение ошибочным, заявили, что раскаиваются в этом, и перебежали к гетману Сенявскому. Особым «Манифестом» Петр простил их: «Мы все от них бывшие нам досады и противности забвению предаем, и в прежнюю приязнь и протекцию свою оных восприемлем», чем еще больше способствовал уменьшению рядов приверженцев Лещинского.
Поэтому на какую-либо помощь из Речи Посполитой от короля Лещинского или генерала Крассова шведской армии под Полтавой надеяться не приходилось — те сами находились в весьма незавидном положении.
Но как хорошо не обстояли бы дела России и Турции и как удачно они не складывались бы в Польше, окончательную точку в войне со Швецией должна была поставить русская армия. Ее проблемам Петр и посвятил зимой свое основное время и внимание. Прежде всего, он позаботился о ее четкой организации, увеличении численности и пополнении офицерскими кадрами, о переходе на новые образцы вооружения и обучение солдат и офицеров современным приемам боя и способам ведения боевых действий.
В настоящее время русская армия имела в своем составе два гвардейских полка, 52 пехотных, три гренадерских, 28 кавалерийских. Пехота и кавалерия были сведены в бригады из двух-пяти полков, бригады — в дивизии по три в каждой. Наряду с бригадами и дивизиями формировались отдельные корпуса, выполнявшие вспомогательные обязанности и несение гарнизонной и охранной службы, в состав которых вошли в основном полки «старого строя» — стрельцы. Бригады, дивизии и корпуса были непостоянного состава, их численность могла увеличиваться и уменьшаться в зависимости от поставленной перед ними задачи.
Полковая артиллерия входила в штат своих полков, а полевая и осадная были сведены в один артиллерийский полк: четыре пушкарские роты, четыре бомбардирские команды, одна понтонная и одна инженерная роты общей численностью в 674 офицера и солдата при 126 орудиях.
Бичом русской армии являлось дезертирство, появившееся сразу после начала формирования в 1700 году полков «нового строя» и принявшее массовый характер после введения в 1705 году принципа комплектования армии путем рекрутских наборов. Петр всегда с холодом в груди вспоминал, как осенью 1707 года в стоявших на Висле 23 русских драгунских полках вместо 23 тысяч числившихся по штату человек налицо были только 8 тысяч — остальные находились в бегах. Дезертирство приняло настолько широкий размах, что поражало живущих в России иностранцев, и английский посол Витворт постоянно отмечал этот факт в своих донесениях в Лондон.
