— Могло быть и такое, — согласился Орлик. — Поэтому я не поленился побеседовать с паном Войнаровским, единственным человеком, имевшим возможность заменить яд в перстне вашей пудрой. От него я узнал ряд удививших меня обстоятельств, связанных с посещением им и вами дер Фока. Оказывается, в тот день вы впервые навестили пана Войнаровского, впервые завели с ним разговор о господине капитане, именно вы настояли на посещении его, а в довершение всего отказались уйти с паном Андреем вместе домой, сославшись на якобы желание наедине проститься с изрядно пьяным хозяином и растянув прощание до тех пор, покуда тот не уснул. Уж не для того, чтобы завладеть перстнем дер Фока и отравить содержимым его тайничка казаков-сотоварищей капитана?

— Пан Генеральный писарь, оказывается, вы большой мастер строить беспочвенные предположения.

— Почему вы столь пренебрежительно относитесь к тому, что именуете моими предположениями? Если их выстроить в единую логическую цепочку, они рисуют убийственную для вас картину.

— Разве? Не вижу ничего подобного.

— Хотите, чтобы я нарисовал ее во всех деталях? Извольте. Некто сообщает вам, что капитан дер Фок с двумя казаками имеет задание отправить на тот свет неугодную гетману Мазепе персону, и приказывает не допустить этого. Лично вы с капитаном незнакомы, зато его хорошо знает ваш поклонник пан Войнаровский, и вы отправляетесь к нему. Умело построенная беседа, якобы случайно упомянутое в ней имя капитана, просьба встретиться с ним, в которой пану Войнаровскому трудно вам отказать, — и вы втроем пьете вино у дер Фока. Продолжать или дальше слушать уже неинтересно?

— Почему неинтересно? Наоборот, интрига, как мне кажется, только завязывается, и чем она завершится, весьма любопытно.

— Иду навстречу вашему желанию. Вы дождались, когда пан Андрей и господин капитан крепко напились, и отправили первого домой. Затем возвратились к дер Фоку, споили до бесчувствия и, когда тот уснул, подменили содержимое тайничка в перстне единственным, что из имевшегося при вас могло быть пригодно для этой цели, — пудрой. Яд из тайничка вам каким-то образом удалось подсыпать казакам дер Фока, и те через шесть часов отправились к праотцам. Кстати, со всеми признаками действия именно того яда, что находился в перстне: желтой пеной во рту, посинением лица, судорогами конечностей. Рассказанное могло бы остаться тайной для всех, кроме вас, если бы не один пустячок — дер Фок не только сумел уцелеть и возвратиться, но даже доставил мне перстень с остатками вашей пудры. Впечатляющая картина вашей деятельности, не так?

— Согласилась бы с вашей оценкой при одном условии: если бы имелись доказательства, что эта талантливо рассказанная история имела место в действительности, а не являлась плодом вымысла.

— А не кажется, что вы несколько поторопились высказать свое мнение? — спросил Орлик. — Но в этом не ваша вина, а моя. В самом начале беседы мне нужно было объяснить разницу, когда такой человек, как я, приходит к вам как друг, и когда как Генеральный писарь. Неужели думаете, что, веди себя с вами как Генеральный писарь, я позволил бы требовать от себя доказательств вашей вины? Никогда, потому что все, сказанное мной, было бы до нашей встречи изложено вами собственноручно на бумаге и под ним красовалась ваша подпись. Не верите? Напрасно. Как думаете, где ваша служанка?

— Конечно, у вас.

— Правильно. Когда мои хлопчики предложили ей побеседовать с ними, она заартачилась: я — польская шляхтянка, я — компаньонка пани княгини, а не ее служанка, я — подданная Речи Посполитой и буду жаловаться графу Понятовскому. А потом быстро поумнела и рассказала не только то, о чем ее спрашивали, но и еще кое-что весьма интересное. Например, о ваших отношениях с паном Скоропадским, которые вы тайно поддерживаете до сих пор...

— Вы пытали ее? — перебила Орлика Марыся. — Если так, это не сойдет вам с рук.

— Не кощунствуйте! Пытать такую хорошенькую паненку, тем более вашу компаньонку? — возмутился Орлик. — Просто ей доходчиво объяснили сложную ситуацию, в которой вы оказались, и ради вашего спасения — а, может, заодно и заботясь о собственном благополучии, — усмехнулся Орлик, — она решила быть с нами откровенной. Вот бы ее хозяйке взять с нее пример!

— Вы запугали бедную девушку, — заявила Марыся. — Но то, что вашим подручным удалось с ней, не удастся со мной. Я — княгиня Дольская, а не захудалая шляхтянка, и меня есть кому защитить.

— Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, — соболезнующе произнес Орлик. — В этой глухомани на задворках Европы, как вы именуете мой чудесный край, вы — никто, точнее, обыкновенная женщина. Княгиней можно быть там, где княжеский титул что-то значит, а у нас, казаков, все равны по происхождению, начиная от гетмана и кончая казаком-рядовиком [86]. Разве кичится пан Мазепа своим княжеским происхождением, разве слышал кто от меня, что казачий род Орлик при желании мог иметь на фамильном гербе баронскую корону [87]? Нет дела до польских княгинь и королю Карлу: надеюсь, вам известно, как шведы превозносят себя, потомков викингов, над всеми другими народами, в том числе над славянами?

— Вы забыли, что посол Польши при короле Карле граф Понятовский — хороший друг моего мужа, — с вызовом сказала Марыся.

— Пани княгиня, я советовал бы пореже упоминать имя вашего мужа. Он настолько часто изменял гетману Сенявскому и королю Лещинскому, что, возможно, сегодня принадлежит к врагам последнего, и граф Понятовский не пожелает вообще вспоминать о нем. Но даже если ваш муж в настоящий момент на стороне короля Лещинского, граф, на мой взгляд, все равно не за хочет вам помочь. Он, конечно, настоящий кавалер и ценитель красивых женщин, однако слишком самолюбив, тщеславен, считает себя неотразимым в глазах дам и не простит вам, что отвергли его притязания на роль своего любовника.

— Пожалуй, вы правы, — грустным голосом произнесла Марыся. — Сегодня у меня действительно нет ни одного человека, на чью поддержку я могла бы рассчитывать.

— Ошибаетесь, такой человек есть — это я.

— Пан Филипп, за чужие услуги принято платить своими. Какой ответной услуги вы ждете о меня?

— Рад, что мы наконец-то нашли общий язык. Я готов навсегда забыть о нашей сегодняшней встрече всего при одном условии — вы называете мне имя персоны, приказавшей вам сорвать выполнение задания капитана дер Фока.

— Почему я должна вам верить? Получив необходимые сведения, вы можете тут же свести со мной счеты.

— Свести с вами счеты? Разве это воскресит моих отравленных казаков или поможет убрать с пути гетмана Мазепы спасенного вами его злейшего недруга? Нет. А мстить умной, красивой женщине лишь за то, что она в очередной раз ловко обвела вокруг пальца мужчину, не в моих правилах.

— Вы всегда так великодушны к своим врагам? Не поверю!

— И правильно сделаете — к врагам пана гетмана я беспощаден. Но разве вы его враг? Какое дело польской княгине Дольской до того, кто из двух Иванов останется во главе Гетманщины — Мазепа или Скоропадский? Таких женщин интересуют в жизни совершенно другие вещи: большие деньги, красивые поклонники, роскошные наряды, веселые балы, но отнюдь не скучная политика, где так легко можно расстаться со своей прелестной головкой. И если княгиня Дольская совершила опрометчивый поступок, из-за которого мы сейчас встретились, его причина не в ее стремлении нанести вред гетману Мазепе, а в политической неискушенности либо излишней доверчивости. Поэтому мне не за что ей мстить.

— Я действительно никогда не занималась политикой и к тому же очень доверчивая женщина, — упавшим голосом произнесла Марыся, нервно теребя поясок платья. — Могу ли я, прежде чем продолжить разговор, обдумать сказанное вами?

— Конечно.

Полузакрыв глаза, Марыся задумалась. Но не об услышанном от Орлика, а о том, какой для нее возможен наилучший выход из создавшегося положения. О событиях той злополучной ночи Орлику известно все, и ему наплевать, признается она в их совершении или нет. Его интересует другое — кто сообщил Марысе о задании дер Фока, и узнать это он намерен любой ценой. Пока, прикидываясь другом, он пытается сделать это в ходе непринужденной беседы, но в случае неудачи начнет добиваться своего другими методами, в отношении которых она не питала иллюзий.