в тюрьму.

Лопата была очень маленькой, поэтому им пришлось провозиться целый час, пока они не выкопали яму нужной глубины. Они положили в нее завернутого в мешок младенца. Эмма плакала, а Дженни смотрела на этот печальный ритуал как на забавную игру.

– Мы должны прочитать молитву, – решила Эмма.

– Я не знаю ни одной молитвы, – призналась малышка.

Тогда я прочитаю молитву, а ты выберешь ему имя.

Назовем его Билли, – сказала девочка.

Просто Билли? У него не будет фамилии? Ты ведь тоже подкидыш, но у тебя есть фамилия. Как ты ее получила?

В Большом доме меня спросили, кто я такая, – ответила Дженни. – Я сказала, что я – это я. Они меня не поняли. Тогда я попросила листок бумаги и карандаш. Я нарисовала себя. Они взяли этот листок, внимательно посмотрели на него и сказали: «Смотрите, что нарисовала Дженни». И после этого у меня появилась фамилия. Я стала Дженни Дру [Дру – по-английски рисовать to draw [dro:]. Форма прошедшего времени этого глагола (нарисовал, нарисовала) – drew – произносится «дру»].

Эмма улыбнулась.

– Где ты нашла этого несчастного младенца, Дженни Дру? – спросила она.

Дженни нахмурила личико, пытаясь вспомнить.

– Мне кажется, что это было возле рынка Смитфилд.

Они решили, что им нужно позавтракать, и пошли на постоялый двор в Биллинсгейт. Маленькая Дженни пришла в полный восторг, хотя место это было довольно грязным. На столах валялись остатки еды, тарелки были плохо вымыты, а пол, похоже, вообще никогда не подметали. Эмма уговорила малышку поесть немного каши. Проглотив несколько ложек, Дженни снова начала кашлять. Пытаясь восстановить дыхание, она посмотрела на Эмму. – Ты моя мама?

– Нет, Дженни.

– Значит, ты моя сестра?

– Нет, Дженни.

– Значит, ты любишь меня?

Честно говоря, я не знаю, любила ли я кого-нибудь на этом свете.

– Тогда почему ты возишься со мной?

– Так само собой получилось, – сказала Эмма. – Я забочусь о тебе потому, что ты маленькая, больная и одинокая девочка. Я не собиралась заводить друзей и приехала сюда для того, чтобы узнать о своем прошлом. Ведь я почти ничего о себе не знаю. Я хотела узнать, кто я такая.

– Я могу сказать тебе, кто ты. Ты – Эмма. Ты тоже девочка. А хорошая ты или плохая, это видно по тому, что ты говоришь и что делаешь.

Эмма улыбнулась:

– Ты права, Дженни Дру. Сначала я должна узнать, кем я была. И если я была плохим человеком, то мне нужно сделать так, чтобы люди снова уважали меня. А сейчас попробуй еще что-нибудь съесть.

Дженни отправила в рот большую ложку каши, долго жевала ее и никак не могла проглотить. Когда же наконец ей удалось это сделать, то Эмме показалось, что девочке было больно.

– Когда я была в Большом доме, меня водили в церковь, – сказала Дженни. – Там священник рассказывал о таких, как ты. Они ходят босиком и много страдают для того, чтобы спасти свои души. Я тогда подумала, что лучше бы они выполняли какую-нибудь самую обычную работу. Я не помню, как он назвал этих людей, но слово было каким-то страшным.

– Это паломники, – засмеялась Эмма.

Точно, – согласилась Дженни, кивнув головой. – Я же помню, что это было страшное слово. Значит, ты тоже – па-лом-ник?

Эмма заплатила за завтрак и спросила управляющего, нет ли у него какой-нибудь работы для нее.

– Я могу убирать и прислуживать посетителям. Я привыкла к тяжелой работе.

Этот человек сердито взглянул на нее:

– Ты распугаешь мне всех посетителей, маленькая грязная попрошайка.

– Я такой не была, – вздохнув, сказала она. – Я так выгляжу потому, что мои ботинки забрызганы кровью, я четыре дня не смотрелась в зеркало, не спала на чистой постели и не мылась. Человек очень быстро опускается, если общество отвергает его. Если человека считают бродягой и попрошайкой, то он таким и станет со временем, – сказала она. У нее почти не осталось денег, а так как их теперь двое, то они смогут на них прожить не больше двух дней. Девочка, сидевшая рядом с ней, начала дремать, и Эмма подумала, что те скудные знания, которые она приобрела в Фашиа Лодж, сейчас могут ей очень пригодиться.

Она дала шесть пенсов этому злобному управляющему и попросила присмотреть за девочкой до ее возвращения.

– Что? Ты бросаешь меня? – спросила малышка. Она проснулась и встревоженно смотрела на Эмму.

– Я обязательно вернусь, – пообещала Эмма, – и надеюсь, что тогда у нас с тобой все будет хорошо.

– Мне уже ничего не нужно, – заплакав, сказала девочка. – У меня есть крыша над головой и подруга.

Эмма решила, что прежде всего ей нужно как следует вымыться. Она осмотрелась вокруг и увидела, что у причала стояла баржа с углем. Она окликнула здоровенного детину, который был с ног до головы покрыт угольной пылью.

– Вы не подскажете, где здесь поблизости есть баня?

Она была крайне удивлена, когда этот детина заговорил женским голосом и громко засмеялся.

– Неужели по моему виду не понятно, что я никогда не хожу в такие заведения? – таков был ответ.

– Я знаю одну баню. Она находится на Ориндж-стрит рядом с Трафальгарской площадью, – сказала Эмма. – Но мне кажется, что это очень далеко отсюда.

– Спускайся сюда. Я подвезу тебя на своей барже до Вестминстерского моста, – предложила женщина. – За это приготовишь мне обед – порежешь овощи, мясо и хлеб. Но смотри не испачкайся в саже.

Женщина протянула ей свою черную от сажи руку, но Эмма совсем не боялась испачкаться. Когда она доберется до бани, то как следует вымоется.

Угольщица устроила на палубе самодельный металлический очаг, на котором стояла жаровня. Ведро, висевшее над ней, заменяло печь. Приготовив обед, Эмма с удивлением рассматривала окрестности. Вся эта речная суета напоминала ей возню суетливых насекомых. Паруса кораблей казались ей трепетными белыми бабочками, буксиры и пароходы походили на маленьких жуков. По берегам реки в грязи возились несчастные, тощие голодные создания в лохмотьях. Они внимательно следили за рекой и подбирали все, что выбрасывали с кораблей или что само падало за борт. Этот промысел был для них источником дохода. В основном это были мальчишки не старше, чем она, но попадались среди них маленькие дети и женщины, которые руками копались в прибрежной грязи. Вскоре они подплыли к Вестминстерскому мосту, и окружавшие их окрестности изменились. Они увидели ряд величественных строений.

– Это здание парламента, мисс, – сказала жена владельца угольной баржи. – Здесь благородные джентльмены издают законы для еще более благородных джентльменов.

Оказавшись в бане, Эмма тщательно вымылась, не жалея ни мыла, ни воды. Свою одежду она отчистила от грязи и пыли и застирала все пятна, которые на ней были. Она аккуратно причесалась и вышла на улицу, где чистильщик отполировал до блеска ее ботинки. Теперь, когда ее туалет был закончен, она внимательно оглядела себя, используя вместо зеркала витрину магазина.

«Может быть, я недостойна быть ученицей школы сестер Вилкокс, но, принимая во внимание то, что природа не наградила меня ни выдающимися способностями, ни красивой внешностью, можно сказать, что я постаралась на славу. Итак, мисс Вилкокс, я вам, конечно, много задолжала, но придется мне еще кое-что у вас занять», – подумала она и, натянув поглубже свою шляпу, сделала изящный реверанс.

На этот раз она не стала возвращаться к реке, а пошла по этой многолюдной улице, на которой находились красивые дома и большие магазины. Флит-стрит показалась ей слишком шумной, а Стренд немного странной и даже нелепой. Было время обеда, и ноги сами принесли ее к какому-то дешевому ресторанчику. Дом, в котором он располагался, был довольно высоким и находился в стороне от уличного движения, в небольшом переулочке Бул Корт. Она вошла внутрь. Каждый столик в этом заведении располагался в отдельной кабинке. Возле каждой такой кабинки стояла медная вешалка, чтобы посетители могли повесить на нее свои пальто и шляпы. Несмотря на то что здесь было довольно грязно, местечко показалось ей довольно милым. Она заказала себе суп, и тут ей сообщили, что ресторан обслуживает только джентльменов.