Не думаю, что я им нужна, – неуверенно возразила я.

В таком случае, это избавит вас от дальнейших хлопот, – сказал он.

И в один холодный мартовский день я пришла в Фашиа Лодж. Меня, как вы понимаете, приняли далеко не с распростертыми объятиями. Мисс Мейбл слегка приоткрыла дверь и, не приглашая меня в дом, заявила, что если я пришла по поводу «этой юной особы», то ей ничего не известно и она не хочет о ней даже слышать.

– Нет, я пришла по другому делу, – сказала я, стараясь быть как можно любезнее. – У меня есть к вам одно предложение – выгодное для вас предложение. Может быть, вы

разрешите мне войти, чтобы мы смогли поговорить?

Она впустила меня с явной неохотой. Я заметила, что в гостиной, несмотря на то что на улице было холодно, камин едва горел. Я не могла не заметить, с какой завистью хозяйка дома смотрела на мою меховую накидку от Чемборда.

Сразу перейду к делу, – сказала я. – Дело в том, что у меня много свободного времени и я бы очень хотела найти себе достойное занятие. В молодости я работала гувернанткой, и, как вы знаете, я хорошая портниха. Может быть, я могла бы обучать ваших девочек?

Юных леди! – поправила меня она и быстро добавила: – Нам не нужны учителя. У нас есть один педагог и две мои сестры, а я вполне справляюсь со всеми остальными обязанностями. Мы уже уволили учительницу швейного дела.

– Конечно же, я не очень надеялась, что вы согласитесь принять мою помощь, – сказала я, сделав вид, что спокойно восприняла ее отказ, но продолжала стоять на своем. – Я буду вам очень благодарна, если вы примете мое предложение – вернее, оба предложения.

Но вы пока сделали мне только одно, – любезно заметила мисс Вилкокс.

Мое второе предложение я вам уже высказывала раньше, – сказала я и протянула ей небольшой пакет, который она сразу же развернула. Когда она увидела его содержимое – деньги, которые я предлагала, чтобы компенсировать затраты на обучение Матильды Фитцгиббон (причем сумма была больше той, которую требовалось заплатить), – вся ее напускная холодность моментально улетучилась. Она опустилась в кресло, и мне даже показалось, что на ее глазах выступили слезы.

– Эта зима была не из легких, – пробормотала она.

Как же мне не хотелось, чтобы эта грозная директриса, расчувствовавшись, начала жаловаться на свою тяжелую жизнь.

– Для меня это время тоже было тяжелым. Хотя мы с вами никогда не питали взаимной симпатии, но, тем не менее, могли бы быть полезны друг другу, – сказала я.

Чему еще, кроме шитья, вы могли бы обучать? – спросила она, и я увидела, что ее глаза удивительным образом опять стали сухими.

Поэзии, – сказала я. – Я очень люблю стихи и думаю, что у меня это получится. И еще я довольно хорошо рисую.

К моему большому удивлению, мне очень понравилось новое занятие. Мистер Эллин должен был быть невероятно доволен, потому что этому джентльмену удалось, образно говоря, одним выстрелом убить сразу нескольких зайцев. Он обеспечил мне доступ в дом, где раньше жила Эмма, помог увеличить количество учителей в Фашиа Лодж (причем расходы на содержание школы при этом не увеличились) и, что самое главное (как я теперь понимаю, это и было его основной целью), я перестала чувствовать себя одинокой и никому не нужной.

Итак, я стала преподавать в этой маленькой школе. Моей первоначальной целью было найти хоть что-нибудь, что подтверждало бы существование Эммы. Однако я прекрасно понимала, что должна приложить все усилия для того, чтобы оправдать свое присутствие в Фашиа Лодж. Но, как выяснилось, для этого мне даже не понадобилось предпринимать что-то особенное. Детям было так интересно все то, что я им рассказывала, что они впитывали информацию, словно губки.

Я приходила в школу три раза в неделю и обучала девочек всем трем своим предметам. Иногда я по утрам пекла что-нибудь, а потом несла свои изделия в школу. Их с удовольствием ели не только дети, но и хозяйки школы. Дома я готовилась к урокам, стараясь сделать их как можно интереснее. Я обнаружила, что, хотя сестры Вилкокс пагубно влияли на девочек, насаждая им мнимые ценности, они все-таки еще не успели испортить своих воспитанниц. Однако надо признать, что по основным предметам ученицы были подготовлены хорошо. Должна еще сказать, что мой покойный супруг был бы сейчас чрезвычайно доволен моей новой работой, потому что здесь, как нигде более, нужно было уметь создавать видимость.

Эмма проснулась. Она не могла дышать, и ей хотелось пить. Она попыталась закричать, но не смогла произнести ни звука. Здесь чем-то очень сильно пахло, причем так сильно, что этот запах вызвал у нее приступ удушья. Но что же это за запах? Пахло щелоком и еще чем-то. Это был кислый запах болезни, плотный, как туман. Постепенно приходя в себя, она услышала шум, похожий на шум неисправных фабричных станков. Что-то постоянно скрежетало, дрожало жуткой дрожью, и прерывисто завывал какой-то механизм. Она с трудом подняла голову, чтобы посмотреть, что же это такое, и увидела длинную темную комнату. Голубые стропила крыши украшали надписи на религиозные темы. «Бог – это истина, Бог священен, Бог справедлив», – процитировала она. Откуда она это знает, ведь она не успела прочитать надписи? В комнате в два ряда, одна возле другой, стояли кровати. Она лежала на одной из этих узких коек. На других кроватях тоже находились какие-то люди. Кто-то из них лежал совершенно неподвижно, а кто-то неистово поднимал вверх исхудавшие руки, как будто прося о помощи. Теперь она поняла, что это был за звук. Это были бессвязные стоны людей.

«Почему у меня пересохло во рту и почему моя сорочка мокрая от пота?» – удивлялась Эмма. Потом она снова заснула.

Ей снилось, что она находится в саду с какой-то красивой женщиной, которая держит ее за руки. Она очень маленькая и только учится ходить. Она смеется, делая шаг за шагом, и эта женщина тоже смеется. Когда она проснулась, ее лицо было мокрым от слез. Однако от сухости в горле она не могла произнести ни звука.

Эмма начала различать звуки – стоны, тяжелое неровное дыхание, лихорадочную дрожь и непрерывный кашель несчастных обитателей этой комнаты. Словно в каком-то хороводе эти звуки неслись по комнате – то резкие и хриплые, как лай собаки, то низкие и глухие, словно мычание, то слабые и дрожащие, напоминавшие блеяние.

Лежавшая на соседней кровати мужеподобная женщина сказала ей, что ее осудили на четырнадцать лет ссылки за какой-то жалкий кусочек тряпочки.

– Знаешь, что это такое? – спросила женщина.

Эмма отрицательно покачала головой, потому что не могла говорить. Рассказчица собралась еще что-то сказать, но у нее начался приступ кашля. Она кашляла так сильно, что все ее могучее тело билось словно в конвульсиях. Она потерла большой палец об указательный, показывая, что имеет в виду подделку денег. Когда приступ прошел, она сказала:

– После того как меня сослали, я как-то украла чашку муки, и меня наказали плетьми. Мне всыпали пятьдесят ударов. Любой мужик после такого сразу бы коньки отбросил, но только не я! Я потерлась спиной о стену, чтобы у меня открылись раны. Потом я им все это показала. Теперь меня никакой кашель не сведет в могилу!

Она засыпала, потом снова просыпалась. Возле соседней кровати происходило какое-то тихое движение. Женщину, которая лежала на этой кровати, завернули в ее же грязные простыни, и двое сильных мужчин куда-то ее унесли. «Она мертва, – поняла Эмма. – Значит, вот почему я здесь. Меня принесли сюда умирать. Впрочем, какая разница, где умереть», – подумала она и снова заснула.

Еще через некоторое время Эмма пошевелилась. Ей показалось, что она слышит музыку. Где я? – быстро спросила она. Ей по-прежнему было трудно говорить – ее язык почти присох к небу. – Воды, дайте мне немного воды! – громко крикнула она. Умница! – произнес кто-то.

Она открыла глаза. Эмме показалось, что она бредит, потому что перед ее взором предстал маленький человек, одетый в больничные одежды, который играл на флейте. Его лицо показалось ей очень знакомым.