Что было на самом деле? Неизвестно, велась ли стенографическая или магнитная запись встречи. Наверняка велась, но доступа к стенограмме нет. В этом, как полагают исследователи, заинтересованы обе участвовавшие во встрече стороны. Серьезного разговора не получилось, в течение полутора часов велась перебранка.

О ее характере дают представление записи, сделанные Г. Х. Шахназаровым, помощником Горбачева. Еще не остывший от встречи с триумвиратом, союзный президент в половине пятого дня собрал своих советников. Предстояло обсудить, как реагировать на беловежский сговор.

Взвинченный несговорчивостью и упрямством российского президента, Горбачев то и дело возвращался к эпизодам разговора, состоявшегося в этих стенах три часа назад. По рассказу союзного президента, Ельцин оправдывался тем, что Кравчук отклонил все предложенные ему варианты, обговоренные с Горбачевым накануне отъезда Ельцина в Минск. Отверг заключение договора на 4–5 лет, не согласился с идеей ассоциированного членства Украины. Наверное, оглушительная победа на выборах, избрание президентом совсем вскружили голову честолюбивого хохла.

«Начал упрекать меня за то, что трижды в день переговариваюсь с Руцким», — делился Горбачев обидными деталями из встречи с Ельциным. Именно тогда, будучи на Алтае, Руцкой раскритиковал правительство Бориса Ельцина, назвав его «мальчиками в розовых штанишках». «Я возразил, что это обычный разговор у нас внутри, в Союзе, — рассказывал далее Горбачев. — А вот Президент России несколько раз в день переговаривается с американским президентом».

Ельцин после этих слов Горбачева вспылил:

— Будете так продолжать, я ухожу!

— От государства не уйдешь, — сказал ему Горбачев. — Вы собрались втроем. А кто вам дал такие полномочия? Госсовет не поручал, Верховный Совет не поручал, народ окончательно запутали.

— Ничего, — ответил Ельцин. — Содружество будет работать. А вы вот всем недовольны.

Далее, по словам Горбачева, записанным его помощником, Михаил Сергеевич постарался доказать полную несостоятельность Минского соглашения. Ельцин хватался за сердце.

— Знаешь, Борис, это товарищеский разговор, — увещевал союзный президент, — я тебе привожу все доводы, которые будут приводиться другими. Нужен референдум, пускай народ решает.

— Выдвигайте свои позиции, только не надо личной брани, — насупился Ельцин.

— Никогда этим не занимаюсь, — оскорбился Горбачев.

Забыл, наверное, Михаил Сергеевич, «молотилку», которую он устроил Борису Николаевичу на пленуме ЦК в октябре 1987 года. Ну, да ладно, что было, то быльем поросло.

Полуторачасовая встреча, как и ожидалось, положительного результата не дала. Наоборот, всколыхнула старые обиды, посыпала солью незарубцевавшиеся раны. То, что консенсуса достичь не удалось, было видно и по хмурому виду Назарбаева, который, выйдя из кабинета союзного президента, сразу же отправился на аэродром. Единственный свидетель тяжелого разговора пока хранит молчание.

«Адекватные меры»

Со смешанным чувством горечи и грустной улыбки воспринимаются сегодня те «адекватные» меры, которые предпринял союзный президент в ответ на решение «пущистов», фактически распустивших Союз и оставивших без работы главу государства.

— Где мне работать теперь, может, в Интерфакс пойти? — пошутил он 12 декабря на встрече с журналистами.

Если в каждой шутке есть доля правды, то в этой — тем более.

Будущие летописцы, отслеживая хронику событий в Кремле после того, как там стало известно о сходке «пущистов», наверное, обратят внимание на круг лиц, к которым апеллировал союзный президент. Его постоянными слушателями были в основном зарубежные журналисты. Перед ними он возмущался, негодовал, давал волю эмоциям.

Увы, внимать президенту Лиру, за исключением циничной пишущей братии, было некому. Кому было ставить задачи, с кем советоваться, от кого ждать разумных предложений? Политбюро он распустил, самые близкие соратники, на которых мог опереться и у которых были реальные рычаги власти, сидели в «Матросской тишине». Госсовет, состоявший из союзного президента и руководителей республик, развалился. Девятого декабря удалось встретиться лишь с Муталибовым и Набиевым. О полновесном заседании не могло быть и речи.

Десятого декабря в печати появилось заявление Горбачева. Президенту все еще великой державы не было к кому обратиться, поскольку у него не оставалось ни одной властной структуры. Официальное заявление главы государства адресовалось всем и в то же время никому конкретно.

Трудно поверить, но в заявлении отмечались некоторые… позитивные моменты беловежских решений. В частности, участие Украины, признание необходимости сохранения единого экономического пространства. И это называлось «поставить все точки над «и», прямо и без обиняков сказать о роли Кравчука и других участников минских соглашений»?

Правда, далее в заявлении констатировалось, что соглашение прямо объявляет о прекращении существования Союза ССР, что судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Однако от констатации факта ни холодно, ни жарко. Главное, что предлагалось в качестве мер по пресечению распада страны?

«В создавшейся ситуации, по моему глубокому убеждению, — заявлял союзный президент, — необходимо, чтобы все Верховные Советы республик и Верховный Совет СССР обсудили как проект Договора о Союзе Суверенных Государств, так и соглашение, заключенное в Минске. Поскольку в соглашении предлагается иная формула государственности, что является компетенцией Съезда народных депутатов СССР, необходимо созвать такой съезд. Кроме того, я бы не исключал и проведение всенародного референдума (плебисцита) по этому вопросу».

Заявление, на которое столь рассчитывал Горбачев, не вызвало ожидаемой реакции. Общество безмолвствовало. Ни одного митинга протеста, ни одной манифестации несогласных, ни единого голоса в поддержку. Глас вопиющего прозвучал впустую.

Феномен потрясающей пассивности общества не разгадан. Ведь решалась судьба величайшего государства в мире, а обращение его главы о том, что отечество в опасности, граждане проигнорировали. Почему?

Заявление было безадресным, считают одни. Его нигде не обсуждали, не принимали по нему решений и резолюций — ни в трудовых коллективах, ни в воинских частях, ни по месту жительства. Его не рассматривали в парламентах союзных республик, поскольку оно не поступало туда в качестве официального документа. Напечатано в газетах? Мало ли чего там печатают!

Вторая точка зрения: заявление не тронуло людей, потому что к тому времени все, связанное с именем Горбачева, вызывало у большинства населения аллергию. Ему уже не только не верили на слово, но даже не пытались вникнуть, вслушаться в то, что он говорил.

Третье мнение: заявление носило абстрактно-просветительский характер, оно сочинено кабинетными служащими. Не ясно, когда и на какой территории следует проводить референдум. Что касается созыва Съезда народных депутатов, то он может быть созван либо по предложению не менее чем одной пятой части депутатов, либо по требованию одной из палат, либо по решению президента. Почему Горбачев, имея конституционное право на созыв съезда, не захотел брать на себя инициативу, прекрасно понимая, что два первых варианта неосуществимы?

Героизм момента

В течение недели Горбачев тщетно ждал хоть какого сигнала от страны, в жизнь которой он внес столько нового. Ему казалось, что заявление — именно тот шаг, который подтолкнет какие-то слои общества потребовать от него решительных действий. Увы, мандата не поступало ни от кого. Организовать призыв от пробужденного к самостоятельной жизни общества, обосновать защиту его права на решение своей дальнейшей судьбы было некому.

Речь идет даже не о запрещенной к тому времени партии, которая, не обойдись он с ней так сурово, наверняка бы выполнила эту роль. Но и без КПСС нашлись бы в обществе здравомыслящие силы, которые бы оказали ему необходимую поддержку в борьбе за сохранение Союза. Для этого требовалась лишь малость — собственное, пускай даже единоличное, решение союзного президента, его выбор, его поступки, его политический риск. Русский народ без ума от рисковых мужиков — вспомним Ельцина на танке в августе девяносто первого.