— Значит, я запрещаю. Но не думайте, что я жестока…

— Как могу я это думать?

— О, как мне трудно!

Кори рассмеялся с каким-то отчаянием.

— Не будет ли вам легче, если я не послушаюсь вас?

— Я знаю, что мои слова безумны. И все же я вовсе не безумна.

— Да, да, — сказал он, страстно желая утешить ее. — Но попытайтесь объяснить, в чем беда. Нет ничего на свете — ни такого бедствия, ни такого горя, — чего бы я с радостью не разделил с вами или взял бы на себя, если это возможно.

— Я знаю! Но этого вы не можете. О боже!

— Любимая! Подождите! Подумайте! Позвольте мне спросить вашу мать… вашего отца…

Она вскрикнула.

— Нет! Если вы это сделаете, вы станете мне ненавистны! Вы…

У входной двери послышался звук поворачиваемого ключа.

— Обещайте! — крикнула Пенелопа.

— Обещаю!

— Прощайте! — Она внезапно обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке и выбежала из комнаты, как раз когда ее отец входил через другую дверь.

Кори, ошеломленный, повернулся к нему.

— Я… я приходил поговорить с вами… об одном деле. Но час уже поздний. Я… я увижу вас завтра.

— Ничего не следует откладывать на завтра, — сказал Лэфем с угрюмостью, явно не относившейся к Кори. Еще шляпы не сняв, он смотрел на молодого человека, и его голубые глаза метали искры, которые, видимо, зажглись по какой-то другой причине.

— Сейчас я, право, не могу, — пролепетал Кори. — Дело отлично подождет до завтра. Доброй ночи, сэр.

— Доброй ночи, — сказал отрывисто Лэфем, провожая его до дверей и запирая их за ним.

— Дьявол, что ли, сегодня во всех вселился? — пробормотал он, возвращаясь в комнату и снимая шляпу. Потом он подошел к лестнице на кухню и крикнул вниз: — Эй, Алиса! Чего-нибудь поесть!

— Отчего это девочки перестали выходить к завтраку? — спросил Лэфем у жены на следующее утро за столом. Он уже полтора часа как встал и говорил с суровостью голодного человека. — Я в моем возрасте первый на ногах во всем доме. Каждое утро в четверть седьмого я звоню кухарке; в половине восьмого, по часам, завтрак уже на столе. А я до ухода в контору никого не вижу, кроме тебя.

— Да нет же, Сай, — успокаивающе сказала жена. — Девочки почти всегда выходят. Но молодым труднее рано вставать, чем нам.

— Могут отдохнуть потом. Им больше и делать нечего, — проворчал Лэфем.

— А это уж твоя вина. Не нажил бы столько денег, им бы пришлось работать. — Она посмеялась спартанским требованиям Лэфема и продолжала оправдывать дочерей: — Айрин два дня подряд поздно ложится, а Пенелопа говорит, что нездорова. С чего ты так рассердился на девочек? Может, сам что-нибудь натворил, а теперь стыдно?

— Когда натворю, я тебе скажу, — проворчал Лэфем.

— Не скажешь! — пошутила жена. — Будешь вымещать досаду на нас. Ну, выкладывай, в чем дело?

Лэфем важно хмурился, не поднимая глаз от чашки кофе, и сказал:

— Не знаю, чего тут надо было вчера этому малому.

— Кому?

— Кори. Он был здесь, когда я вернулся, сказал, что приходил ко мне, а сам тут же ушел.

— Где он был?

— В малой гостиной.

— А Пэн там была?

— Я ее не видел.

Миссис Лэфем задумалась, держа руку на сливочнике.

— В самом деле, что ему было нужно? Он сказал, что пришел к тебе?

— Так он сказал.

— А потом не захотел остаться?

— Да.

— Ну так я скажу тебе, в чем дело, Сайлас Лэфем. Он приходил, — она оглянулась и понизила голос, — говорить с тобой насчет Айрин, а потом у него не хватило Духу.

— По-моему, у него хватает духу на все, чего он пожелает, — сказал угрюмо Лэфем. — Знаю только, что он был здесь. Спроси-ка лучше у Пэн, если она наконец выйдет.

— Я ее ждать не стану, — сказала миссис Лэфем; когда муж закрыл за собой входную дверь, она открыла дверь в комнату дочери и быстро вошла.

Девушка сидела у окна одетая, и, казалось, сидела так уже давно. Не вставая, она повернула лицо к матери. Против света оно казалось черным, и на нем не было видно ничего, пока мать, подойдя ближе, не засыпала ее вопросами.

— Ты уже давно так сидишь, Пэн? Почему ты не идешь завтракать? Ты видела мистера Кори, когда он приходил вчера вечером? Да что с тобой? О чем ты плакала?

— Разве я плакала?

— Да! У тебя щеки мокрые!

— А я думала, они пылают. Хорошо, я расскажу тебе, в чем дело. — Она встала и снова упала на стул. — Запри дверь! — сказала она, и мать машинально послушалась. — Я не хочу, чтобы услышала Айрин. Ничего особенного не случилось. Просто мистер Кори сделал мне вчера предложение.

Мать беспомощно смотрела на нее, пожалуй, не столько в изумлении, сколько в ужасе.

— Что ты так смотришь — я не привидение. А жаль! Сядь лучше, мама. Тебе надо все об этом знать.

Миссис Лэфем в изнеможении опустилась на стул у второго окна, не в силах ни говорить, ни двигаться, а дочь медленно, но кратко, касаясь только главного, рассказывала, перемежая рассказ горькими шутками.

— Ну, вот и все, мама. Я бы подумала, что это был сон, да только я всю ночь не спала. Нет, кажется, все было наяву.

Мать взглянула на постель и сказала, охотно отвлекаясь этой меньшей заботой:

— Так ты и не ложилась! Ты себя уморишь.

— Не уморю, но действительно не ложилась, — ответила девушка. Видя, что мать снова мрачно замолчала, она спросила: — Что ж ты не винишь меня, мама? Почему не говоришь, что я его завлекала и отбивала у нее? Разве ты так не думаешь?

Мать не ответила, точно это безумное самобичевание не нуждалось в ответе.

— Как ты думаешь, — просто спросила она, — он знал, что ты его любишь?

— Конечно, знал! Как бы я сумела скрыть от него? Но я сперва сказала, что не люблю!

— К чему? — вздохнула мать. — Могла бы сразу признаться. Разве это помогло бы Айрин, если б ты не сказала?

— Я всегда старалась помогать ей, даже когда я…

— Знаю. Только неровня она ему, нет. Я это сразу поняла, а признаться себе не хотела. Да и он все приходил…

— А меня у тебя и в мыслях не было! — вскричала девушка с горечью, пронзившей сердце матери. — Я была никто! Я ничего чувствовать не могла! Меня никто не мог полюбить! — Сумятица из отчаяния и торжества, угрызений и обиды, наполнявшая ее душу, искала выражения в словах.

— Да, — виновато сказала мать. — Тебя у меня в мыслях не было. Или почти не было. Приходило мне порой на ум, что может быть… Но не похоже было… И ты так старалась для Айрин…

— Ты этого хотела. Ты вечно посылала меня разговаривать с ним за нее, а что я могу говорить с ним за себя, ты не думала. Я за себя и не говорила!

— Я наказана за это. А когда ты… полюбила его?

— Не знаю. И не все ли равно? Все кончено, и не важно, когда началось. Сюда он больше не придет, если только я не позволю. — Она невольно выдала, что гордится своей властью, но все же продолжала с тревогой: — А что же ты скажешь Айрин? Меня ей нечего опасаться; но раз он ее не любит, что ты сделаешь?

— Что делать, я не знаю, — сказала миссис Лэфем. Она все еще безучастно сидела на стуле, не в силах, казалось, стряхнуть с себя апатию. — Не вижу, что тут можно сделать.

Пенелопа насмешливо засмеялась.

— Тогда пусть все идет по-прежнему. Только по-прежнему не получится.

— Не получится, — эхом откликнулась мать. — Она красивая, хозяйственная, и у твоего отца денег довольно. Ох, я сама не знаю, что говорю! Неровня она ему, нет. Я это все время чувствовала и все время сама себя обманывала.

— Если бы он ее любил, — сказала Пенелопа, — не имело бы значения, ровня она ему или нет. Я ему тоже неровня.

Мать продолжала:

— Я могла бы догадаться, что это ты, но я вбила себе… Теперь-то я все вижу ясно, да слишком поздно. И что делать, не знаю.

— А что, по-твоему, делать мне? — требовательно спросила девушка. — Ты хочешь, чтобы я пошла к Айрин и сказала, что это я его у нее отбила?

— Господи! — воскликнула миссис Лэфем. — Что же мне делать, Пэн?