— Сделайте одолжение, голубчик, сделайте одолжение, — ответил банкир со своим располагающим bonhomie[5]. — Заранее предупреждаю, что мои объяснения вряд ли полностью удовлетворят вас. Тем не менее я попытаюсь — в меру своих сил.

Он повернулся к альтрурцу и продолжал:

— Как я сказал тогда вечером, Америка — страна предпринимателей. Мы просто коммерсанты, на первом плане у нас безоговорочно стоят деньги, и коммерция, которая является средством заработать как можно больше денег, представляет собой американский идеал. Вы можете, если хотите, назвать ее американским кумиром, я и сам не прочь называть ее так. Тот факт, что коммерция является нашим идеалом, или нашим кумиром, объясняет всенародную веру в коммерсантов, которые образуют ее жречество, ее высшую инстанцию. Я не знаю другой причины считать коммерсантов заслуживающими большего уважения, чем писателей, или художников, или священников, не говоря уж об адвокатах или докторах. Считается, что они наделены прозорливостью, но в девяноста пяти случаях из ста это не так. Считается, что им можно доверять, но почему-то именно коммерсанты норовят улизнуть в Канаду, пока государственный ревизор занимается проверкой их книг, а самые прозорливцы как раз и попадают ему на крючок. Нет, коммерсант почитается превыше всех других смертных просто потому, что коммерция — наш национальный идеал. В странах, где власть принадлежит аристократии, затеяв какое-нибудь общественно-полезное дело, вы прежде всего должны заручиться поддержкой высшего и среднего дворянства; в странах же плутократических одобрить вашу затею должны коммерсанты. Как мне кажется, средний американец убежден, что они никогда не одобрят того, что не внушает им доверия, а ведь средний американец не любит ничего сомнительного — он осторожен. На деле же коммерсанты постоянно рискуют, да и сама коммерция в некотором роде азартная игра. Я достаточно вразумительно выражаюсь?

— Вполне, — сказал альтрурец. Очевидно, он был действительно удовлетворен полностью, так что даже воздержался от дальнейших вопросов.

Остальные молчали. Банкир раскурил сигару и снова начал с того места, где я прервал его, отважившись замолвить слово за его же класс. Должен сказать, однако, что меня он нисколько не убедил. Я и сейчас охотнее поверил бы ему в любом вопросе, имеющем серьезное практическое значение, нежели всем известным мне писателям, вместе взятым. Но я решил промолчать и воздержаться от дальнейших попыток восстановить его уважение к себе. Похоже было, что он и так прекрасно обходится; или же на него распространялись таинственные флюиды альтрурца, о существовании которых я и раньше подозревал. Вольно или невольно, но банкир продолжал подкидывать альтрурцу все новые сведения относительно нашей цивилизации.

— И все же я не считаю, что высшее образование так же непригодно для деловой карьеры, как начальное — для трудовой жизни. Я полагаю, архипридирчивый наблюдатель может сказать, что в цивилизации, насквозь коммерческой вроде нашей, деловому человеку всего лишь нужно уметь читать, писать и считать, а рабочему и того не надо. И если взглянуть на дело с практической точки зрения, то в пользу такого мнения можно сказать очень много. Высшее образование неотделимо от идеала общества — идеала, пришедшего к нам из прошлого — из Европы. Оно — залог беспечной жизни, жизни аристократа, доступной среди людей нашего поколения только женщинам. Дамам нашим интеллектуальный багаж джентльмена весьма кстати, мужчинам же он не нужен. Ну, как для обобщения — сойдет? — спросил банкир меня.

— Безусловно, — согласился я со смехом. — Я придерживаюсь того же мнения. Этот аспект нашей цивилизации всегда удивлял меня.

— Хорошо, — продолжал банкир, — возьмем теперь начальное образование. Это одна из основ идеального гражданского устройства, мечта о котором — надеюсь, мне будет позволено так сказать — родилась в глубине нашей души, когда мы думали о том, каким должен быть американский гражданин. В него входит обучение письму, чтению, четырем правилам арифметики, ну и еще кое-чему. Обучение предоставляется государством бесплатно, и никто не может отрицать, что, как по замыслу, так и по осуществлению, оно отвечает принципам социализма.

— Бесспорно! — сказал профессор. — Теперь, когда и учебники предоставляются государством, нам остается только начать ежедневно давать ученикам сытные горячие завтраки, как это делается в Париже.

— Ну что ж, — ответил банкир, — не вижу, какие тут могут быть возражения. Разумная мера, вполне соответствующая всему остальному в системе образования, которое мы навязываем рабочему классу. Они-то, не в пример нам, прекрасно сознают, что начальным образованием не сделаешь из детей лучших механиков или рабочих и что, если борьба за кусок хлеба будет продолжаться из поколения в поколение, у них вряд ли появится досуг, чтобы заняться самоусовершенствованием, хотя бы на основе скудных познаний, приобретенных в бесплатных школах. А тем временем мы лишаем родителей помощников, вообразив почему-то, что, поучившись немного в школе, они вырастут более сознательными гражданами. Я лично не берусь решать, возможно ли это. Мы не предлагаем родителям никакой компенсации за потраченное их детьми время, я же считаю, что нам следует им спасибо сказать за то, что они не берут с нас денег, давая разрешение создавать из их отпрысков образцовых граждан.

— А знаете, — сказал профессор, — кое-кто из их лидеров уже об этом поговаривал.

— Нет, правда? Какая прелесть! — Банкир откинул назад голову и громко захохотал, вместе с ним засмеялись и мы. Когда все немного успокоились, он сказал: — Я полагаю, что, выжав из своего начального образования всю возможную пользу, рабочий становится коммерсантом, и тогда высшее ему уже не нужно. Мне кажется, профессор, что, при нашей системе, вы, как ни крути, остаетесь с носом.

— Ну это как сказать, — ответил профессор. — Закон спроса и предложения — палка о двух концах. Если первым возникнет предложение, оно может породить спрос; давая сыновьям коммерсантов приличное джентльмену образование, мы можем пробудить у них тяготение к нему. Вот вам и готова новая порода делового человека.

— Порода, которая не сумеет делать деньги или при известных обстоятельствах не захочет? — осведомился банкир. — Что ж, может, в этом направлении нам и стоит искать пути к спасению нашей демократии. Когда в процессе образования вы доведете своего нового коммерсанта до того, что он откажется богатеть за чужой счет, вы вернете его назад туда, где ему придется зарабатывать себе на жизнь физическим трудом. Он погрузится в рабочую массу и таким образом даст возможность человеку с начальным образованием вылезти наверх. Причем тот, без сомнения, этой возможностью воспользуется. Может, конечно, вы и правы, профессор.

Адвокат до сих пор хранил молчание. Теперь вступил в разговор и он:

— Выходит, роль моста через пропасть, разделяющую классы и массы, сыграет все-таки образование, хотя едва ли в скором времени. Когда-то, кажется, мы возлагали эту надежду на религию.

— Кто знает, может, она и по сию пору этим занимается, — сказал банкир. — А что скажете вы? — обратился он к священнику. — С таким приходом как у вас вы, наверное, могли бы сообщить кое-какие статистические данные на этот счет. Ведь ни один проповедник в вашем городе не собирает такого количества слушателей, как вы.

Банкир назвал один из крупнейших городов на Востоке, и священник ответил со скромным достоинством:

— Насчет этого я не уверен, — но приход у нас действительно очень большой.

— И сколько же в нем людей из низших классов… людей, зарабатывающих на жизнь физическим трудом?

Священник смущенно заерзал в кресле и наконец сказал с явной неохотой:

— У них… как мне кажется… есть свои церкви. Я никогда не одобрял такого разграничения классов. Мне хотелось бы, чтобы креп дух братства между нашими бедными и богатыми прихожанами, и у меня немало единомышленников, среди которых я мог бы назвать людей самого хорошего общества. Но пока что…