Должен признаться, что при всем желании увидеть воочию настоящего альтрурца, особого прилива радушия, когда гость наконец предстал передо мной, вслед за рекомендательным письмом, полученным от одного моего приятеля, я не ощутил. Правда, больших хлопот в гостинице с ним не предвиделось: мне надо было всего лишь снять номер и предупредить, чтобы никаких денег с него не брали под предлогом, что деньги их не имеют у нас хождения. Но последнее время мне особенно хорошо работалось — я жил в окружении своих героев, в местах, где разворачивалось действие романа, участвовал во всех описываемых там событиях — и мне вовсе не улыбалось вводить в наше общество своего гостя или покидать свою компанию ради него. И тем не менее, когда он наконец приехал, сошел с поезда и я пожал его протянутую руку, мне, против ожидания, не составило большого труда сказать, что я рад его видеть. Да я и правда был рад — стоило мне взглянуть ему в лицо, и я сразу же проникся к нему сильнейшей приязнью. Узнал я его без малейшего затруднения, так непохож он был на сошедших с поезда вместе с ним американцев, распаренных, озабоченных и недовольных. Был он нельзя сказать, чтобы молод, но, как говорится, в расцвете лет — возраст, когда наши соотечественники настолько поглощены заботой о том, как бы получше обеспечить свое будущее, что им, право, не до настоящего. Выражение его лица, а в особенности спокойные, ласковые глаза говорили о том, что альтрурец живет всецело в настоящем и что для него границы праздности навсегда отодвинуты за дальний горизонт; во всяком случае, такое впечатление создалось у меня при взгляде на него, почему, повествуя о нем, я и прибегаю невольно к несколько витиеватым выражениям. Роста он был выше среднего и обладал превосходной выправкой. Лицо его — там, где оно не было скрыто бородой, — загорело, то ли на солнце, то ли на морском ветру, и, не будь мне известно из письма приятеля, что он человек образованный и в своей стране небезызвестный, я никогда не заподозрил бы в нем кабинетного ученого; ни бледности, ни изможденности, свойственных людям, обремененным умственным трудом, в лице у него не замечалось. Взяв мою без особого энтузиазма протянутую руку, он так ее стиснул, что я решил избрать на будущее форму ежедневных приветствий, не требующую столь интенсивной работы мускулов.

— Разрешите ваш саквояж, — сказал я, как мы обычно говорим, встречая кого-нибудь на вокзале, и он тут же сунул мне довольно-таки тяжелый чемодан, ласково улыбнувшись одними глазами, как будто это было с его стороны невесть какое одолжение.

— У вас есть багажная квитанция? — спросил я.

— Да, — ответил он на хорошем английском языке с небольшим, однако дотоле не известным мне акцентом. — Я приобрел две.

Он вручил квитанции мне, а я в свою очередь передал их гостиничному носильщику, который ожидал уже с багажной тележкой. Затем я предложил альтрурцу пройтись лугом до гостиницы, находившейся совсем близко от станции. Мы пошли было, но вдруг он остановился и посмотрел назад через плечо.

— Насчет багажа не беспокойтесь, — сказал я. — Носильщик доставит его в гостиницу. Когда мы с вами дойдем, чемоданы уже будут в номере.

— Но он сам грузит их на тележку, — сказал альтрурец.

— Да. Как обычно. Он парень здоровый. Ничего с ним не случится. Вам нечего… — Я так и не успел сказать, что ему нечего беспокоиться за носильщика. Альтрурец уже мчался назад, на станцию, и мне пришлось пережить несколько неприятных минут при виде того, как он подхватывает один чемодан за другим за второй конец и помогает носильщику перекидывать их на тележку. Кладь помельче он перебрасывал сам и работал не переставая, пока на платформе не осталось ни одного чемодана.

Я стоял, держа на весу его саквояж, и смущенно наблюдал это необычное зрелище, свидетелем которого был не только я, но и остальные пассажиры поезда и все встречавшие их друзья. Кое-кто из них проследовал мимо меня в большой карете, запряженной четвериком, и одна дама, к которой приехал на воскресенье муж, приведя ее тем самым в прекрасное настроение, весело крикнула мне из окна:

— А ваш приятель, кажется, большой любитель физических упражнений!

— Да, — ответил я сухо. Блещущего остроумием ответа, увы, мне на сей раз в голову не пришло.

Но рассердиться на альтрурца, когда он после суеты с багажом как ни в чем не бывало вернулся, сияя улыбкой, ко мне, было просто невозможно.

— А знаете, — сказал он. — Мне показалось, что этот славный малый был несколько смущен моей помощью. Надеюсь, это не уронило его в глазах окружающих? И как я об этом не подумал!

— Ну, думаю, мы это с ним уладим. Мне лично кажется, что он скорее удивился, чем смутился. Однако давайте поторапливаться, а то поезд и так опоздал на полчаса, и, если мы не доберемся до гостиницы в кратчайший срок, у нас останется немного шансов получить ужин.

— Да? — сказал альтрурец. — А почему?

— Знаете, — ответил я уклончиво, — кто опоздает, тот воду хлебает. Это в природе вещей.

— Разве? — отозвался он и взглянул на меня искоса, словно был не уверен, шучу я или говорю серьезно.

— А разве нет? — спросил я не без раздражения, но тут же поспешил добавить: — И, кроме того, мне хочется, чтобы у нас осталось после ужина время немного погулять и осмотреть окрестности. Я думаю, вам это доставит удовольствие.

Я знал, что пароход, на котором он ехал, пришел в Бостон этим утром, и решил, что пора спросить его: «Ну, как вам Америка?» Собственно говоря, следовало задать этот вопрос, как только он сошел с поезда.

— О, все, что я вижу, чрезвычайно интересно. — Однако мне почему-то показалось, что он говорит не совсем то, что думает. — Мне всегда хотелось побывать здесь — как-никак Америка самая передовая страна своего времени.

На последней фразе я вновь воспрял духом, а то настроение у меня совсем было упало. Слегка приосанившись, я сказал:

— Не правда ли, до чего хороша наша система контроля багажа? — Похваляясь перед иностранцами, мы обычно указываем на это новшество в числе первых, и фраза сказалась почти автоматически. — Между прочим, — окончательно расхрабрился я, — вы, наверное, хотели сказать, что привезли две квитанции, а не то, что приобрели их.

— Но так оно и было, — ответил альтрурец. — За каждую я заплатил в Бостоне пятьдесят центов. Все так делали, — объяснил он, заметив мое удивление. — Я думал, у вас так принято?

— На большинстве железных дорог, слава Богу, такого обычая еще нет. Люди просто дают на чай носильщику, желая быть уверенными, что он вовремя зарегистрирует их багаж и погрузит его на поезд. Мне и самому пришлось так поступить, когда я ехал сюда, иначе мои чемоданы могли не появиться здесь и завтра. Тем не менее система действует отлично.

— У бедняги вид был совсем замотанный, — сказал альтрурец. — И я рад, что дал ему что-то. У него, по-моему, скопилось для отправки несколько сот мест багажа, и он, не в пример здешнему носильщику, ничуть не смутился, когда я помог ему погрузить свои чемоданы в вагон. Должен признаться, на меня произвели довольно-таки скверное впечатление убогий вид вокзала, ветхое оборудование, неприглядные залы ожидания и царившие там теснота и неразбериха.

— Знаю, — согласился я. — Настоящее позорище, хуже вокзала нет ни в одном городе.

— Очевидно, — сказал альтрурец, — у этой дороги нет средств нанять побольше носильщиков и построить новые вокзалы; все, что я видел по пути сюда, находится в большом упадке.

— Да нет, — нехотя объяснил я. — Это одна из богатейших дорог в стране. Их акции стоят около ста восьмидесяти долларов каждая. Однако нам надо поторапливаться, а то еще и правда опоздаем к ужину, — перебил я сам себя, хотя меня вполне устроило бы прийти в гостиницу после того, как носильщик доставит багаж в комнату. Я содрогался при мысли о возможности очередных попыток принять энергичное участие в этом деле со стороны моего странного спутника. Я и сам нередко испытывал чувство жалости по отношению к гостиничным носильщикам, но мне и в голову не приходило, что можно предложить свою помощь, когда они волокут тяжелые чемоданы.