Сиксто вынимает из шкафа длинную стальную штуковину, какое-то навороченное кулинарное приспособление непонятного назначения. Наверняка недешевое.

– Знаешь, что самое страшное? Я не только не помню, когда и зачем покупал эту дуру. Но я даже не знаю, для чего оно нужно.

Он бросает стальную штуковину в коробку, а я тихо радуюсь, что у меня нет практически ничего из вещей.

– Так ты узнал некую жизненно важную истину, которой хочется поделиться со всеми и каждым? – интересуюсь я.

– Ты имеешь в виду, чтобы я описал весь свой опыт… все тридцать два года жизни на этой планете в одном предложении? Ну, как если бы мне дали десять секунд, чтобы сообщить человечеству некую вселенскую истину?

– Типа того.

Сиксто пару секунд молчит, размышляет. А потом выдает:

– Кошки, как правило, не любят, когда их сушат в микроволновке.

– Вы – дешевый извращенец. У вас явная склонность к дешевым извратам, а вы смеетесь, – говорит проходящая мимо женщина, по виду которой явно не скажешь, что она вообще может знать такие слова. Хотя, может быть, у ее мужа извраты как раз дорогие – кто знает?

– Нравственные нормы, они для того и нужны, чтобы их нарушать, – отвечает ее спутник.

Поскольку из всех уличных зазывал, работающих на сестричек Фиксико, я очень быстро стал лучшим по сбору пожертвований, меня повысили и перевели в Саут-Бич.

Кэлвин жутко взбесился по этому поводу, но деньги есть деньги, и Кэлвин к тому же не знает, что мне редко когда подают на улице. Деньги в ящике для пожертвований – я их докладываю из собственного кармана. И не сказать, чтобы докладываю помногу. Тем более в этом смысле у меня нет никаких конкурентов: подавляющее большинство так озабочено своим кошельком, что они скорее сожрут долларовую бумажку без соли, чем кому-нибудь ее отдадут.

Плюс к тому деньги, которые я вкладываю в сестер Фиксико, в конечном итоге загубят их дело. Потому что они побывали в руках у Тиндейла и, соответственно, протиндейлились. Повезет ли мне с невезением? Или не повезет с везением? С какой стороны лучше смотреть на проблему? Кэлвин явно пытается меня “подловить”. Все ищет, к чему бы придраться, вот только придраться-то не к чему. Нормально делать свою работу – это весьма изощренный и действенный способ досадить начальству. Когда ты делаешь именно то, что тебе говорят, это доводит начальников до безумия. Разумеется, не всегда и не всяких начальников. И тем не менее…

Кстати, я не считаю, что зря трачу время. Я загорел дочерна, и у меня в кармане лежит листок, на котором записан домашний адрес Кэлвина. Меня греет мысль, что я знаю, где его найти.

Если вам поневоле приходится часами болтаться на улице, самое лучшее место для таких вынужденных прогулок – это, конечно же, Линкольн-роуд. Интересные с виду прохожие, хорошие рестораны. Ко мне подходит пожилой мужчина, одетый в белую ночную рубашку и белые шлепанцы. Вряд ли этот наряд – заявка на принадлежность к некоему модному течению.

Он держит в руках две огромных сигары и коробок спичек. Радостно предлагает мне одну сигару, говорит что-то по-испански. Я не понимаю, что именно… Я вежливо отказываюсь. Он продолжает настаивать. Добродушно, но твердо. Я беру у него сигару.

Мы курим сигары, и он что-то лопочет по-испански, оживленно размахивая руками. Наверное, рассказывает о прошлом. Я так и не понял: то ли он знает, что я не понимаю ни слова, то ли принимает меня за любителя слушать чужие исповеди… Я приблизительно догадываюсь, о чем речь. Он сам кубинец, и сейчас вылез в окно – то ли из дома дочери, то ли из больнич-ной палаты, где ему не разрешают курить. Он продолжает свой вдохновенный монолог, энергично размахивая руками (хотя сразу видно, что он очень болен). Болтает без умолку в течение получаса, потом пожимает мне руку, говорит “спасибо” и уходит, шаркая ногами.

Я продолжаю разглядывать воинов армии моды, марширующих мимо, и вспоминаю вчерашний сандвич с морским окунем, который я взял в “Книжках и книжках”. Это был потрясающий сандвич. Окуня, видимо, выловили буквально за пару часов до того, как он попал в руки к повару. Повар был настоящим мастером своего дела. Но самое главное – это, конечно, чесночный соус на оливковом масле. Просто божественный соус! Пища богов!

Сейчас, когда я уже отказался от всех претензий на святость, я не вижу причины, почему бы мне не получить удовольствие от мастерски приготовленного сандвича с морским окунем. С другой стороны, взрослому дяденьке как-то не очень прилично пищать от восторга по такому, по сути, ничтожному поводу. Мне даже стыдно за себя, что я весь день думаю только об этом сандвиче. Собственно, я сегодня пришел на Линкольн-роуд исключительно ради морского окуня.

Но сегодня его нет в меню. Так что не зря я вчера смаковал каждый кусочек. Лови момент! Наслаждайся, пока есть возможность! Я долго думаю, что выбрать, и в итоге беру тунца, маринованного в соке лайма. Только я приступаю к еде, как у меня звонит телефон.

– Ты, наверное, еще не слышал, – говорит Дейв.

– А что я должен был слышать?

– Ты не поверишь… Это невероятно… В жизни не догадаешься, что случилось!

Когда тебе говорят “ты не поверишь”, тут все зависит от того, кто именно это сказал. Есть люди, чье невероятное, на самом деле, весьма предсказуемо и совершенно не интересно. Но невероятное Пройдохи Дейва – это наверняка что-то с чем-то.

– И что случилось?

– Нет, ты догадайся!

– Да ты просто скажи.

– Такие новости просто так не говорят. Я хочу, чтобы ты хорошо попросил. Ну, хотя бы скажи “пожалуйста”.

– Нет.

– Ну, хотя бы “пожалуйста”.

– Нет. Вон как тебя распирает. Явно не терпится мне все рассказать. Так что тебе это нужно больше, чем мне.

– Тебе тоже нужно.

– Ну, так давай говори.

– Нет, ты догадайся!

– Людвиг Ван Бетховен, Элвис Пресли и Пабло Эскобар, все трое живы-здоровы, владеют сетью химчисток в Нью-Джерси и всячески процветают.

– Нет, все еще лучше. Сестры Фиксико… Дейв умолкает и ждет, когда я спрошу:

– Что сестры Фиксико?

– Сестры Фиксико… – Он вновь выдерживает театральную паузу. – Их только что арестовали.

Я смеюсь. Громко и долго. Дейв, я чувствую, аж дрожит. Так ему хочется, чтобы я спросил, за что. Но я не спрашиваю.

– Как ты думаешь, за что? – не выдерживает Дейв.

– За мошенничество?

– Нет, еще лучше. Что у нас лучше мошенничества?

– Я не знаю. А что у нас лучше мошенничества?

– Убийство.

Я понимаю, что в этом нет ничего смешного, но продолжаю смеяться.

– Подожди, – продолжает Дейв. – Это еще не все. А что еще лучше, чем обвинение в убийстве?

– Ладно, сдаюсь.

– Двенадцать обвинений в убийстве.

На самом деле, там полный набор обвинений: от неуплаченных штрафов за парковку в неположенном месте и уклонения от налогов до убийства. Плюс тому – всякие “вкусные” подробности. Например, стартовый капитал Фиксико происходит из выплат по страховым полисам. Полиса на страхование жизни были оформлены на лос-анджелесских бомжей, среди которых вдруг началась массовая “эпидемия” гибели под колесами автомобилей. Причем ни один из водителей этих автомобилей не остановился на месте происшествия, и кто были эти водители – неизвестно. Мне с трудом верится, что сестрички Фиксико смогли собрать деньги подобным образом. Лично я, сколько ни бился, так и не смог заставить свою страховую компанию оплатить мне ремонт крыши, в которой действительно были огромные дыры.

– Одно обвинение в убийстве, – говорит Дейв. – Каждый дурак может отмазаться. Два или три обвинения в убийстве – знающий адвокат всегда найдет способы откупиться. Но двенадцать? Двенадцать – это уже серьезно. Можно сразу сказать:

“До свидания, свободная жизнь!”. Sayonara, auf Wiedersehen, aloha и adieu! Да! Ты сколько времени на них проработал?

– Почти три недели.

– Тиндейл, ты страшный человек. С тобой опасно водить знакомство.