Я покупаю еще два сандвича, чтобы съесть их дома на ужин. И при этом я осознаю, что удовольствие будет уже не таким, каким оно было в самый первый раз.

Рассвет пинком вышибает дверь сна. Я открываю глаза и усердно молюсь. Молюсь за всех и за каждого. Еще до того, как встаю с постели. А потом – постепенно – себялюбие берет свое.

Потому что мы все – эгоисты.

И мы все думам в первую очередь о себе.

Как у меня получается жить? Вот вопрос. Но каков будет ответ? Как у меня получается жить? Мне бы очень хотелось понять. Допустим, вчера меня просто “убило”, что мне приходится держать рахитичную стремянку для эксцентричного бывшего морпеха, причем забесплатно, gratis*, но, может быть, я на большее и не способен. Может быть, это уже мой предел, и я зря считаю себя неудачником. Может быть, с точки зрения многих, я действительно смотрюсь неудачником, а на самом-то деле мне сказочно повезло, и я избежал многих бед и напастей, и достиг своего триумфа.

Но нам не дано это знать. Жалко, что не существует “горячей линии” Господа Бога. А то можно было бы ему позвонить и спросить: “Как у меня получается жить?” Это было бы интересно. Хотя, если бы вам вдруг представилась такая возможность, вы бы ей воспользовались? Или нет? А вдруг ответ будет совсем не таким, какой вы хотите услышать?

* бесплатно, даром {лат.).

В своей жизни я совершил только две крупных ошибки: слишком много и слишком мало. Слишком много решимости и слишком мало решимости. Слишком много доверия к людям и слишком мало доверия к людям. Слишком много оптимизма и слишком мало оптимизма. Или, если хотите, я совершил лишь одну ошибку: я все делан не так, как надо. Потому что не мог правильно соразмерить.

Помнится, Бамфорд всегда говорил, что победа – это не радостное парение над финишной чертой, когда все соперники остаются далеко позади. Победа, по Бамфорду, это когда ты ползешь на четвереньках, матерясь и стирая ладони в кровь, а соперники яростно вгрызаются тебе в лодыжки. Если так, получается, я уже на пути к победе. Потому что я точно ползу на карачках.

Я собираюсь приехать в церковь пораньше, чтобы прослушать, что записалось на ручку.

Прямо на подъездной дорожке сидит собака. Сидит и радостно гадит, пофыркивая от удовольствия. Какая-то старая мелкая шавка, помесь корги и непонятно кого еще. Почему старые мелкие собачонки всегда так отчаянно лезут в драку? Хозяин собаки стоит чуть поодаль и курит с мечтательным видом. Я знаю эту породу собачников: они слишком ленивы, чтобы гулять со своими питомцами, и поэтому они просто выводят собаку на улицу, спускают с поводка и позволяют ей срать где попало.

Даже не знаю, с какой такой радости я попытался воззвать к благоразумию этого человека. Я так и думал, что это будет ошибкой. Но я почему-то решил, что хозяин собаки живет где-то неподалеку, и ему вряд ли захочется портить отношения с соседями. Может быть, это во мне пробивается святость. Не знаю.

Как бы там ни было, я обращаюсь к нему:

– Может, не стоит спускать собаку с поводка?

Я улыбаюсь. Всегда улыбайся.

– А вам что за дело до моей собаки? – огрызается этот мужик. И сразу понятно, что это за человек. Надутый, самовлюбленный болван с гипертрофированным самомнением. Зацикленный на осознании собственной важности. Бюрократ. Ввиду отсутствия каких бы то ни было талантов он не смог стать банкиром или коммерсантом, но, в общем, неплохо устроился на “теплом местечке” и выполняет работу, где не важны результаты, а важен процесс, но при этом он хорошо зарабатывает и может позволить себе хорошо отдохнуть. Может быть, он консультант по лекарственным средствам или какой-нибудь правозащитник. В общем, кто-то, кто может бить себя в грудь и кричать, что он не является частью системы, но при этом он обеспечит себе очень даже безбедное существование.

У него дома есть несколько дисков с музыкой конголезского пальцевого пианино. Исключительно для того, чтобы показать всем знакомым, что он – человек широкого кругозора и открыт для восприятия других (как правило, второстепенных) культур. Он любит долго и нудно порассуждать о загрязнении окружающей среды, о преступлениях правительства, о многонациональных компаниях, о тяжелых условиях труда на полулегальных предприятиях в странах Азии, о борьбе с малярией, но при этом он курит и позволяет своей собаке гадить в чужом дворе, на чужой подъездной дорожке. Удивительно, как быстро в душе разгорается ненависть.

Собака, явно страдающая ожирением и больная, так что прыгать она не может, пытается наброситься на мою ногу и лает со всей бешеной злобой, на какую способна.

– Что с тобой, маленький? – Мужик обращается к своей собаке, словно к маленькому ребенку: сюсюкая чуть ли не нараспев. Это общее свойство всех хозяев собак-психопатов. Они никогда не извиняются. Никогда.

– Если… – Я все же хочу поднять тему собачьего дерьма на чужих подъездных дорожках, но тут собака меня кусает. Не то чтобы сильно, но все равно больно. Я смотрю на хозяина, жду извинений. Смотрю и жду. Жду и смотрю. Он подносит сигарету к губам и делает очередную затяжку.

– Ваша собака меня укусила.

– Нет, не укусила.

Он мог бы сказать это так, чтобы сразу же стало понятно, что он нагло врет и просто снимает с себя всю ответственность за поступки своей собаки. На случай, если мои адвокаты – как минимум, двое – затаились в ближайших кустах. Но нет. Хотя его дурная собака укусила меня у него на глазах, как говорится, среди бела дня, он искренне в это не верит. И он возмущен до глубины души, что кто-то возводит напраслину на его славного, милого песика.

Я так зол, что не могу даже нормально ударить. Бью его кулаком по лицу, а это неправильно. Потому что удар получается слабым, а я обжигаю костяшки пальцев о горящую сигарету. Но я должен был дать ему в репу. После того, как собака этого дятла нагадила у меня во дворе, потом набросилась на меня и укусила, а он сам заявил, что я лжец, просто тихо уйти – это было бы преступлением.

И вот что поразительно: судя по удивленному взгляду хозяина собаки, он никак не ожидал получить от меня по морде. И хотя я ударил его в состоянии аффекта, при этом какая-то часть моего сознания буквально за долю секунды просчитала все варианты и выдала результат: я ничем не рискую, если ударю этого человека.

И действительно, он не пытается дать мне сдачи. Он вообще “притухает”, а его собака отходит на безопасное расстояние, поджав куцый хвост.

Я сажусь в машину и еду в церковь. Я по-прежнему взбешен, так что даже не замечаю, что проезжаю на красный свет. Меня страшно бесит, что мне приходится жить на одной планете с такими придурками. Меня бесит, что я не могу ничего изменить. Если бы я не ударил его, я бы злился на себя за то, что не врезал ему по морде. Но вот я врезал ему по морде, и все равно злюсь на себя.

Конечно, если бы я не ударил его, я бы злился гораздо больше. Но теперь этот дятел будет рассказывать всем и каждому, кто готов слушать, что он тихо-мирно выгуливал своего песика, и тут на него вдруг набросился какой-то псих (то есть, я) и избил до полусмерти, и куда катится мир, если человек не может спокойно пойти погулять с собакой?! И ведь все будут ему сочувствовать! При одной только мысли об этом я впадаю в неистовство, и мне хочется вернуться и дать ему в репу еще раз.

Кипя праведным гневом, пытаюсь прослушать запись на ручке, которая диктофон. На этот раз мне удалось записать кое-что поинтереснее. Иерофант сообщает кому-то, что собирается съездить в Род-Айленд. Потом, уже в следующем разговоре, он рассуждает об инвестициях в рыбную ферму. Речь идет о какой-то кобии. Как я понимаю, это морская рыба, которую очень легко разводить, поскольку она неприхотлива и нуждается лишь в регулярном кормлении и просторном бассейне с теплой водой. Я как раз пытаюсь придумать, как бы половчее ввернуть в разговор эти сведения – в непринужденной манере всевидящего и всеведущего богоподобного существа, – и тут в кабинет входит иерофант.