А тех, кто сумел разбогатеть, как говорится, своими силами, я не люблю потому, что они страшно этим гордятся и считают своей заслугой. Они напоминают мне тех людей, которые выиграли в лотерею и теперь искренне полагают, что вся лотерея у них под контролем.

Наши взгляды на жизнь определяются самой жизнью. “Каждый может разбогатеть”, – говорил мой богатый сосед. Он был очень неглупым, он много работал и сколотил состояние на перепродаже квартир – в период хаотического колебания цен на рынке недвижимости. “Деньги – ничто”, – часто говаривала моя мама, хотя она выросла в бедной семье. В каком-то смысле, мама была права.

Но у мужчин все иначе. По общему мнению, мужчина просто обязан зарабатывать деньги. Таково его высшее предназначение. Женщины рожают детей. Мужчины “делают деньги”.

Я ненавижу бедных и несчастных. Нет денег? Нет работы? Нет никаких перспектив? Нет сил чего-то добиться в жизни? Живи на пособие по безработице. Заведи четверых, пятерых, шестерых детей, которых вполне можно вырастить на деньги налогоплательщиков. Плоди нищету. А то в мире мало страдальцев. Средний класс тоже не лучше. Предел их мечтаний и главная радость – собственный дом с садом. Честное слово, смешно.

Иерофант не звонит уже больше недели. Наверное, что-то случилось. До того, как исчезнуть, он звонил через день.

Когда вот так пропадает кто-то из знакомых, ты всегда начинаешь тревожиться. Что случилось? Они слишком заняты? Все в делах? У них все так хорошо, что им никто больше не нужен? Или наоборот все плохо? Они тяжело заболели? Может быть, их уже нет в живых? Я из того поколения, в котором мало кто умирает совсем молодым. Да, двое моих друзей юности разбились на мотоцикле. Но это был жуткий несчастный случай.

Тогда нам казалось, что мы бессмертны. А теперь впереди замаячили инфаркты и онкологические заболевания.

Я еду кдому иерофанта. Проверить, все ли в порядке. Представьте себе мою радость, когда я вхожу в дом и вижу в гостиной иерофанта.

Он сидит на диване, и на какую-то долю мгновения мне становится страшно. Потому что мне кажется, что он умер. Он не мог не слышать, как я вошел. Но он даже не шелохнулся. Не обернулся ко мне. Сидит, словно каменное изваяние. Смотрит куда-то в пространство. В глазах – пустота. Не потрясение, не неизбывная усталость. Вообще ничего.

– Джин?

Он оборачивается ко мне.

От него пахнет чем-то прогорклым. Не то чтобы сильно, но все же.

Он долго молчит, а потом говорит:

– И тут уже ничего не скажешь.

– Прошу прощения.

И действительно, что еще можно сказать?

– Она мне сказала: “Бога нет. Потому что, если бы Он был, Он бы не допустил, чтобы я так страдала”.

Я не на шутку перепугался. Это действительно страшно, когда кто-то, кого ты считаешь гораздо сильнее и крепче себя – и он объективно сильнее и крепче, – разбивается вдребезги.

Вся наша жизнь в основном состоит из попыток скрывать и скрываться. Мы скрываем свой запах, свои внешние недостатки. Мы стремимся казаться лучше. Не только снаружи, но и внутри: мы пытаемся скрывать нашу жадность, ненависть, слабость. Цивилизация – это сплошное притворство. Одежда для духа. Туалетная вода для души.

– Я могу чем-то помочь?

– Уходи.

Страдание по-своему притягательно. Часто бывает, что в глубине души людям не хочется, чтобы их утешали. Да и те, кто пытаются утешить страдальца и предлагают ему свою помощь, зачастую бывают излишне самонадеянны в своей уверенности, что они действительно смогут помочь.

Я иду в магазин и покупаю продукты для иерофанта. Оставляю их на кухонном столе. Мне что-то подсказывает, что они так и останутся нетронутыми, но я должен хоть что-нибудь сделать. Мне очень хочется ему помочь. И я ненавижу себя за это. Я сам по уши в дерьме и не знаю, как выплыть, и при этом мне хочется совершить самое трудное, что есть на свете: подарить ближнему веру.

Да, я готовлю большую аферу с целью обмана почтеннейшей публики. Но я буду обманывать тупых, неприятных придурков. Или пусть даже хороших людей – но все равно я не знаю их лично. И не посягаю на их сбережения. Мне не нужно, чтобы люди отдавали мне все до последнего гроша. Я просто хочу, чтобы тех, кто поверит в меня, было много, и чтобы каждый достал из бумажника всего по одной купюре. Скромное, единовременное подношение Тиндейлу. Никто с этого не обеднеет. Тем более что я кое-что предложу им взамен: малую толику надежды.

У меня был сосед, гитарист. На мой взгляд, лучший в мире. Можно оспаривать значение понятия “лучший”, можно оспаривать мою компетенцию в данном вопросе, тем более что я действительно некомпетентен. Но мой сосед был замечательным гитаристом. Входил, как минимум, в первую десятку в мировом рейтинге. Его отец тоже играл на гитаре и преподавал в музыкальной школе, а сам сосед начал учиться играть года в четыре. Он был лучшим из лучших. Несколько профессиональных гитаристов забросили музыку, когда услышали, как он играет. Потому что они сразу поняли, что им самим никогда так не сыграть.

Они забросили музыку, потому что он играл, как Бог, но, несмотря на свою гениальную игру, выступал в маленьких клубах, перед крошечной аудиторией. Он был не то чтобы непризнан. Нет, его знали, его ценили. Но не в той мере, в какой он заслуживал. Его приглашали на студии записывать альбомы, он ездил на заграничные гастроли, его хорошо принимали. Но он не добился успеха. Встал на лестницу, чтобы подняться наверх, но так и остался на нижней ступеньке. Если ты в чем-то хорош, это еще ничего не значит: если мир не узнает, как ты хорош, у тебя ничего не получится. А просто так мир ничего не узнает. Ему нужно все растолковать.

– Похоже, лавочка накрылась. – Сиксто сует мне газету и тычет пальцем в статью о большой облаве на наркоторговцев в Колумбии. Тридцать пять человек арестовано, четверо погибли в перестрелке.

Я спрашиваю:

– Это наши?

– Ага.

– Может, они еще как-то отвертятся. Наймут знающих адвокатов…

– Нет, – говорит Сиксто. – В нашем бизнесе так не бывает. У нас попадаются редко, но уж если попался, и тем более если об этом написано в газетах, тебе уже не отвертеться. Это конец.

Я все думаю, стоит ли намекнуть Сиксто о своих подозрениях, что во всем виновато мое невезение, которое на этот раз погубило одну из крупнейших международных преступных организаций? У каждого есть свои недостатки, и мы не любим об этом распространяться. Но, наверное, я должен признать неприятную правду: я – ходячая катастрофа. За что бы я ни взялся, я буквально притягиваю неприятности. Я и трех месяцев не проработал на этот картель, выполнил несколько разовых поручений в качестве скромного курьера, и вот вам, пожалуйста – большие боссы сидят за решеткой. Но говорить ли об это Сиксто? Он, наверное, расстроится. Дома, в Англии, я работал на достаточно крупную компанию, торговавшую осветительными приборами. Да, меня оттуда уволили. Но через год после этого компания обанкротилась и закрылась. Порча проникла слишком глубоко.

Сиксто, однако, не унывает.

– Все равно я неплохо подзаработал. И, с учетом последних событий, нам достался хороший бонус.

Сиксто считает, что теперь, когда “главные дяди” сидят в тюрьме, вся сеть попросту распадется. И мы сможем оставить себе те деньги, которые ушли бы наверх.

– Сами мы ничего делать не будем. Сперва подождем. Может быть, кто-то появится и потребует отчета. Если появится, мы, как пай-мальчики, отдадим им все деньги, которые с нас причитаются. Если нет, денежки остаются у нас. Ты не волнуйся, я тебе отстегну твою долю. Но я все равно продаю этот дом, по-любому. Пора двигать дальше. Лишние деньги – это неплохо. Деньги вообще не бывают лишними. С помощью них я помогу одному человеку.

В бедах и неудачах есть только одна положительная сторона: они дают нам возможность проявить доброту. Без неприятностей и злоключений у нас было бы меньше возможностей делать хорошие, добрые дела.

– Слушай, я тебя сразу предупреждаю насчет Напалма, – говорю я Пройдохе Дейву, когда мы подъезжаем к дому. – Он такой… смешной с виду.