– А ты ей ключ отдай! – Жена кивнула на дочь.

– Да? Чтобы эта балда потеряла последний ключ?

– Папа! – простуженным басом проговорила дочурка.

– Ну хорошо, хорошо. – Сдавшись, я протянул ей ключ. – Только не шляйся нигде – без тебя мы домой не попадем.

– Хорошо, – отрывисто проговорила дочь и, положив ключ в сумку, ушла. Мы слушали ее затихающий кашель.

– Ну и пэ, – вздохнула жена, глядя в окно. Буква «п» означала у нее погоду. Слово полностью ей лень было говорить. Действительно, с небес надвигалось что-то невообразимое.

– Но теперь-то можешь сказать точно, когда ты придешь?

– Теперь-то, когда я уже не прикован к двери, как каторжник, точность в секундах необязательна. Нормально приду!

Я пошел обуваться. Холод был такой, что замерзшие пальцы в носках громко скрипели друг о друга, почти что пели!

Потом я стоял в парадной, пережидая начавшийся вдруг град – вертикальные белые линии штриховали тьму, горох стрекотал по люкам, машинам. Действительно – ну и пэ!

Весь день я был прикован мыслями к двери и, когда мчался домой, смотрел из автобуса – все окна в доме уже светились, кроме наших!

Я вбежал в парадную: жена с переполненной сеткой сидела на площадке.

– Та-ак! – проговорил я. – Неужели даже тогда, когда у нее единственный ключ, она не может вернуться вовремя? Ну что же это за дочь?!

Жена только тяжко вздохнула.

Жильцы, проходя мимо нас, подозрительно косились.

Дочка явилась где-то возле семи – встрепанная, распаренная.

– Так. И в чем же дело? – строго проговорил я. – А где сумка твоя?

– Автобус увез!

– Как?!

– Обыкновенно. Зажал дверьми, когда вылезала, и увез. Поехала на кольцо – там никто ничего не знает. – Дочка заморгала.

– Ясно!.. И ключ, разумеется, в сумке?

Дочка кивнула.

Я сел в автобус. Он долго ехал среди глухих заводских стен. Представляю, какое у дочери было настроение, когда она здесь ехала без сумки и без ключа!

В желтой будке на кольце я долго базарил – мне все пытались объяснить, что кто-то ушел, а без этого кого-то ничего невозможно, – наконец я ворвался в заднее помещение и схватил с полки заляпанную грязью дочуркину сумку. Давно я не был таким счастливым, как на обратном пути! Кашель дочки я услышал еще с улицы.

– Совсем она расклеилась, – вздохнула жена.

– Надо в аптеку сходить, – басом проговорила дочь.

В дверях аптеки стоял какой-то Геркулес, довольно-таки неуместный в таком учреждении, как аптека, и вышибал всех желающих войти, хотя до закрытия было еще двадцать минут. Я поднял на него урну, он отскочил.

– Извини, дорогой, – сказал я ему, выбегая из аптеки.

Потом я сидел до двух ночи перед горящими конфорками, не решаясь уйти, время от времени прикасаясь к батареям: когда же кончится этот холод! В два часа в батареях забулькало, они стали наливаться теплом. Я радостно погасил конфорки и пошел спать.

Жена спала раскинувшись, и вдруг тело ее напряглось, кулачки сжались – видно, обиды дня достали ее во сне.

Вдруг сердце мое прыгнуло… Что такое? Я прислушался… Тихий скрип!.. Кто-то открывал наш замок! Я бесшумно вышел в прихожую – точно: язычок медленно выходил из прорези!

Что делать, а? Хватать молоток? Неужели я встречусь сейчас лицом к лицу с чистым злом?

В испуге я распахнул дверь в туалет, стукнул по рычагу. Загрохотал водопад. Скрип тут же прервался, язычок вернулся. Ах, не любишь?!

Я вытер пот. После долгой тишины скрип возобновился. Я стал хлопать дверцей холодильника, снова стукнул по рычагу. Вся техника в ход!

Прошелестели быстрые, прилипающие к линолеуму шаги.

– Ты чего тут? – спросила жена.

– Живот! – довольно злобно ответил я.

Жена ушла в кухню, потрясла грохочущий коробок, чиркнула спичкой. Долго сидела там, потом, брякнув крышкой ведра, ушла.

И снова послышался скрип. Идиот! Что он, не слышит ничего? Послышался душераздирающий кашель дочери. И снова скрип!

Я подскочил к двери, распахнул ее, успел услышать шаги, умолкнувшие внизу.

– Слушай, отстань, а?! – на всю лестницу заорал я. – Без тебя голова разламывается, честное слово!

Я выдернул из замка оставленный (кем – так, надеюсь, и не узнаю) ключ, захлопнул дверь и, больше не задерживаясь, пошел спать. Хватит на сегодня!

Рано утром я пошел умываться и вздрогнул: какая вдруг холодная сделалась вода!

В кухню вошла, позевывая, жена с будильником в руке. Из будильника тихо вытекали остатки звона.

Сел наконец за рукопись. Ну, как там поживают мои враги, которых я так скрупулезно в детектив собрал? Долго они еще будут кровь мою пить? Недолго! Собрал всех этих мафиози в одной таверне, якобы на совет. Под потолком – духота там у них – огромный вентилятор работал, и вдруг сорвался со штыря и, продолжая вращаться, отрубил им всем головы, на хрен!

Жена вдруг заплакала.

– Ну что еще?

Она утирала кулачком слезы, потом, сопя, открыла кулачок и показала в нем какую-то желтую косточку.

– Вот.

– Что это?

– Зуб. Сломался.

– Молодец! Ты когда-нибудь что-нибудь хорошее сделала?

Снова заплакала.

– Ладно, не плачь, – погладил ее по маленькой головке, уже седеющей (от предыдущей главы этой повести три года прошло). – Будет тебе зуб!

Быстро оделся, выскочил из последних сил.

– Скажи, а ты не пробовал, – сказал я сам себе, – все это подальше послать – жить так, как хочется тебе? Вот и попробуй! Пора. Хватит! – нащупал деньги в кармане. – Вперед!

И только лишь подошел к трамвайной линии – у стекляшки очередь змеится. Так и есть: дают овсяные хлопья «Геркулес» – во как они нужны! – и для дочки, и для собачки… И вот уж час от загула отнял, со старушками в очереди простоял. Ну ничего, – злорадно думаю. За это будет отдельная месть! Изрядную, правда, сумму пришлось вбухать. Двадцать пачек. Вот и считай! И куда денешься теперь, когда такой груз на руках? Домой? Сдаваться? Ну нет уж! До Московского вокзала давился в трамвае, подбородком пачки удерживая. Вышел, балансируя, подбородком пачки удерживая, до камеры хранения медленно шел, открыл автоматическую ячейку, стал злобно запихивать туда «Геркулес»… Ты у меня весь туда влезешь, мой милый, хоть ты и «Геркулес»! Утрамбовал, захлопнул. Стряхнул ладонь о ладонь. Вот так вот!.. Теперь бы только номер ячейки и шифр не забыть – на всякий случай надо бы записать. Бегу через Лиговку – у зоомагазина народ… так и есть – дают червячков для рыбок. Месяца два они у меня червячков не ели – полиняли, скуксились… Что делать, а?!

Теща осталась одна – там у себя с ума сходит. Непонятно, что делать с ней… собственной маме позвонить некогда. Дочь подросток уже, пятнадцать лет, где-то там шляется, пытаюсь аквариумом ее привлечь.

С червячками в бумажке выскочил из магазина. С ненавистью на них посмотрел: вряд ли какой-нибудь хорошенькой девушке понравятся мои червячки. Копошатся, буквально что сапфирами переливаются в бумажке. И в камеру хранения их не засунешь – настоящий друг червячков разве может так поступить?

Иду с червячками по Невскому, мимо идут красавицы, навстречу им – стройные красавцы, и руки, что характерно, у них свободны, никаких червячков.

Господи, думаю, до чего я дошел – какие-то червячки командуют мной! Ну нет, не поддамся им! Свернул в какую-то сырую темную арку, нашел там ржавую консервную банку, положил червячков туда, сверху заткнул куском газеты – чтобы не разбежались, накрыл неказистым ящиком – чтобы не похитили. Рука об руку стряхнул… Вот так вот!

Выскочил на проспект, но на всякий случай все-таки обернулся: надо номер дома записать, а то не найду потом червячков – пропадут!

Кругом праздничная жизнь бурлит, на Невском уже новогодняя иллюминация светит, а я бормочу, чтобы не забыть: «Червячки – дом номер сто девятнадцать, под аркой налево, Геркулес – ящик пять-шесть-семь-восемь, шифр один-два-три-семь…» «Нет, – думаю, – это не гульба!» Зашел быстро на почту, взял телеграфный бланк, четко записал: «119, 5678, 1237». Засунул в портмоне – ну вот, теперь легче, теперь мозг и душа распахнуты навстречу свободе!