– Посмотри, посмотри, – закричала вдруг Аня, указывая на полянку, окруженную кустами, мимо которой неспешно трусила их лошадь. – Вот, например, подходящее место. Нужно сосчитать кусты. Ты не помнишь, сколько кругов было на плане?

– Боюсь, во времена твоего деда этого кустарника еще не было, он слишком молодой, – грустно заметила Елена Сергеевна. -

И вообще, если дед имел в виду какой-нибудь природный уголок, мы, даже проходя мимо, можем не узнать это место. За прошедшие десятилетия все сильно изменилось – одни деревья высохли и упали, другие были срублены, кусты разрослись… Ладно, об этом мы подумаем позже, а сейчас я мысленно подготовлюсь к разговору с сыскным агентом. Мне надо сосредоточиться, чтобы не пропустить в беседе с ним что-нибудь важное.

И Леля замолчала, глядя на проплывавшие вдоль дороги ели…

По приезде в Гиреево она уединилась в кабинете хозяйки с сыщиком, похоже, только и ожидавшим этого момента, а Аня занялась перевязками раненых и впервые подумала, что работа, поначалу вынужденная и не слишком приятная, стала приносить ей определенное удовлетворение.

И вправду нечего сидеть, замкнувшись в своем горе, как в раковине, – нужно быть с людьми…

Сделав все перевязки и завершив прочие медицинские дела, усталая Аня присела отдохнуть в беседке в саду. Лели все еще не было – как оказалось, к ее переговорам с сыскным агентом присоединился следователь и тройственная конфиденциальная беседа весьма затянулась.

Но побыть в одиночестве Ане так и не удалось – ее уединение нарушил поручик Степанчиков, разыскавший молодую вдову с целью составить ей компанию и развлечь забавной болтовней.

– Вы подумайте, наша добрая Елена Сергеевна попалась в лапы этого занудливого полицейского агента, – сообщил он таким тоном, словно это была важная новость. – А ведь хороший сыщик – как вурдалак, если уж поймает человека, так с живого не слезет. Да, Елене Сергеевне, бедняжке, не позавидуешь. Беседа с сыскным агентом – пренеприятнейшее дело. Ох, знали бы вы, как я ненавижу полицию! Со студенческих времен… Я ведь до войны был студентом и вовсе не помышлял об офицерской карьере. И у меня с полицией свои давние счеты. Не поверите, сегодня за завтраком не мог съесть ни куска – само присутствие полицейского агента за столом вредило аппетиту.

Пока поручик, жизнерадостно улыбаясь, нес какую-то несусветную чушь, считающуюся подходящей для развлечения дам, Анна не могла оторвать взгляда от его лица – у Степанчикова была разбита скула, не считая еще нескольких ссадин и мелких синяков.

«Неловко так пристально рассматривать его ушибы, нужно отвернуться, – мысленно говорила себе Аня, не слушая слов поручика, но кивая ему в ответ, как китайский болванчик. – И все же, почему у Степанчикова так сильно разбито лицо? Он с кем-то дрался? Ночью штабс-капитан изрядно всыпал неизвестному человеку, пытавшемуся проникнуть в дом по приставной лестнице…

У нашего незваного визитера тоже должны остаться синяки на физиономии, Салтыков особой деликатности не проявлял. Может быть, это как раз поручик Степанчиков напоролся в темноте на кулак штабс-капитана? Неужели поручик пробирается по ночам в мой дом? Что ему там может быть нужно?»

Степанчиков, поймав странный взгляд Анны, смутился и решил объясниться:

– Я вижу, сударыня, вас беспокоит мой внешний вид. Не тревожьтесь, ничего страшного. Следы вульгарной драки. Вчера под вечер отправился по делам в деревню, а местные парни, молодые остолопы, решили бог весть с чего, что нужно охранять от меня деревенских красавиц. Пришлось показать здешним олухам, что значит нападать на офицера… Полагаю, мне удалось хорошо проучить эту компанию…

«Наверняка лжет», – подумала Аня, чувствуя, что ее начинает бить мелкая дрожь. Тяжело сидеть рядом с возможным преступником, ничем не выдавая своих подозрений.

Нужно было бы перевести разговор на другую тему, со светской непринужденностью коснувшись каких-то иных, далеких дел… Но почему-то ничего светского Анне в голову не приходило, и ее молчание неприлично затягивалось.

– О, Кривицкий! – кивнул Степанчиков еще одному поручику, подошедшему к беседке. – Ты сегодня не вышел к завтраку. Уж не приболел ли? Или не пожелал разделить трапезу с полицейской ищейкой? Я рискнул, и, признаюсь, еда в такой компании не пошла впрок. Вот, жалуюсь Анне Афанасьевне на испорченный аппетит. Ба, смотрю и ты с отметиной на физиономии? Наши ряды ширятся…

Аня перевела глаза на Кривицкого. Над его левым глазом расплылся заметный синяк.

– Да вот, такая глупость вышла, – развел руками Кривицкий. – Я обычно поздно засыпаю и люблю перед сном прогуляться. Версты три-четыре, бывает, пройдешь, чтобы потом с устатку уснуть, иначе бессонница замучает. Как ни странно, после фронта здешняя тишина давит, кажется тревожной. А под звуки орудийной канонады спать – милое дело. Так вот, вчера, к ночи, возвращался с прогулки по безлюдной дороге и, изволите видеть, напоролся на каких-то бандитов. Видимо, те самые пресловутые дезертиры, о которых все здесь говорят. Шайка пьяных оборванцев! Ну я-то не барышня, чтобы позволить просто так себя ограбить и зарезать. Вступил в рукопашную и задал им перцу…

Кривицкий продолжал в красках рассказывать о своей победе, а Аня невольно задумалась. Может быть, это как раз Кривицкий лжет, а не Степанчиков? И никаких дезертиров не было, а была драка с Салтыковым под окнами Аниного дома? Кривицкого заподозрить в преступных намерениях совсем несложно. Ведь в ту ночь, когда убили девушку, именно Кривицкий появился невесть откуда неподалеку от места преступления, рассказав, что прибежал на крик и звуки выстрелов… Эти его ночные прогулки вокруг Привольного… Он вообще странный. И его синяк вполне мог оказаться отметиной кулака штабс-капитана.

Но с другой стороны, на следующий день после убийства у Степанчикова на лице тоже были царапины, заклеенные пластырем… Аня тогда почему-то подумала, что он просто порезался при бритье. Это первое, что пришло ей в голову. Но ведь неизвестный убийца ночью, в темноте убегал от вооруженной Лели в лес сквозь кусты и мог расцарапать себе лицо сучьями и обломками веток…

Так кто же из них преступник – Кривицкий или Степанчиков?

– Здравствуйте, Анна Афанасьевна! Дозвольте выразить полнейшее восхищение! – На перила беседки облокотился молоденький подпрапорщик, который накануне в Привольном вставлял в дверь новый замок. Лицо подпрапорщика тоже было украшено свежей ссадиной и мелкими синяками, заставлявшими его заметно конфузиться. – Вы представляете, какая со мной незадача вышла? Вчера возвращался из вашего имения напрямки, через лес, не заметил впотьмах еловый корень, споткнулся, и прямо лицом о ствол елки… С размаху! Хорошо еще глазом сучок не задел!

Ну вот, еще и подпрапорщик с разбитым лицом! Этого только не хватало! Уж он-то никак не вписывается в придуманную картину и лишь сбивает Анну с толку своими синяками. При чем тут елка?

– Господа, раз уж я приняла на себя обязанности здешней сестры милосердия, давайте-ка обработаем ваши увечья каким-нибудь антисептическим средством, – предложила Аня, понимая, что ее голова идет кругом и кого именно подозревать, она уже не знает…

– О, мадам, я с восторгом отдаю каждую свою царапину в ваше распоряжение, лишь бы доставить удовольствие такой очаровательной милосердной самаритянке, – галантно раскланялся Степанчиков.

«Господи, как же долго Леля разговаривает с этим полицейским агентом», – подумала Анна. В обществе Степанчикова и Кривицкого она почему-то чувствовала себя неловко.

Отправляя телеграмму в Сыскную полицию, я недаром просила прислать именно агента Стукалина и была рада, что к моей просьбе прислушались. Остальные господа, подвизавшиеся на службе в Гнездниковском переулке, не вызывали у меня вообще никакого доверия.

С сыскным агентом Стукалиным мы познакомились года четыре назад при весьма драматических обстоятельствах. Я проходила свидетельницей по делу об убийстве московского предпринимателя (по утверждению моего мужа, у меня редкий дар влезать в разнообразные неприятности), причем присущая мне активная жизненная позиция не позволила невозмутимо наблюдать, как Сыскная полиция совершает один промах за другим, и из сторонней наблюдательницы я быстро превратилась в непосредственную участницу разыгравшейся драмы.