Мариенгоф рассказывал в своих воспоминаниях, как Мейерхольд однажды спросил его:

— Как ты думаешь, Анатолий, она будет знаменитой актрисой?

— Кто?

— Зиночка.

Мариенгоф вытаращил глаза:

— Почему актрисой, а не изобретателем электрической лампочки?

«Тогда, по наивности, — писал Мариенгоф, — я еще воображал: для того, чтобы стать знаменитой актрисой, надо иметь талант, страсть к сцене, где-то чему-то учиться. А потом лет пять говорить на сцене: «Кушать подано!»

Мейерхольд вскинул свой сиранодебержераковский нос:

— Талант? Ха! Ерунда!

И ткнул себя пальцем в грудь, что означало: «Надо иметь мужем Всеволода Мейерхольда! Вот что надо иметь. Понял? И все!»

Далее Мариенгоф продолжает:

«Хорошей актрисой Зинаида Райх, разумеется, не стала, но знаменитой — бесспорно. Свое черное дело быстро сделали: во-первых, гений Мейерхольда; во-вторых, ее собственный алчный зад; в-третьих, искусная портниха, резко разделившая этот зад на две могучие половинки, и, наконец, многочисленные ругательные статейки. Ведь славу-то не хвалебные создают!»

В ругательных статейках особенно изощрялись имажинистские друзья Есенина. В одной рецензии Вадим Шершеневич ядовито писал: «Конечно, очень плохо играла Зинаида Райх. Это было ясно всем, кроме Мейерхольда. Муж, как известно, всегда узнает последним».

О быте семьи Мейерхольда-Райх оставила свои воспоминания дочь Зинаиды Райх и Есенина Татьяна.

«Внутренняя лестница вела из нашей квартиры в нижний этаж, где располагались и театральное училище, и общежитие. Можно было спуститься вниз и поглазеть на занятия по биомеханике. Временами наша квартира заполнялась десятками людей, и начиналась считка или репетиция. За обедом мать заливалась смехом, вспоминая какую-нибудь реплику из пьесы. Она была вся в приподнятом настроении, с утра до ночи на ногах — каждая минута ее была чем-то заполнена.

…Адрес наш, по старой памяти, звучал еще так: «Новинский бульвар тридцать два, дом бывший Плевако». В свое время и наш дом, и несколько соседних строений были собственностью знаменитого адвоката. Когда в 1927 году у нас случился пожар, об этом написала «Вечерняя Москва», и мы узнали из газеты, что дом наш построен еще до наполеоновского нашествия и был одним из уцелевших в пожар 1812 года. Входная деревянная лестница изгибалась винтом, комнаты были разной высоты — из одной в другую вела либо одна, либо несколько ступенек».

Татьяна Сергеевна вспоминала и о редких посещениях отца: «Глаза одновременно и веселые, и грустные. Он рассматривал меня, кого-то при этом слушая, не улыбался. Но мне было хорошо и от того, как он на меня смотрел, и от того, как он выглядел».

Надо заметить, что в отношениях с людьми Зинаида Райх раскрывалась очень по-разному. Она была доброй по натуре и охотно помогала людям. Так она спасла от ареста жену Андрея Белого, посылала посылки сосланному в Енисейск драматургу Николаю Эрдману, чья пьеса «Мандат» с огромным успехом шла в 20-е годы в театре Мейерхольда.

И в то же время в театре она вела себя как деспот в юбке. Но то была извечная атмосфера театра, без которой никогда не мог и не может обойтись никакой театр, — атмосфера ревности и зависти, интриг и подсиживания. Так, Райх путем долгих интриг заставила уйти из театра замечательную актрису Бабанову, видя в ней — и совершенно справедливо — весьма сильную соперницу.

Ночью 28 декабря 1925 года в квартире Мейерхольда раздался телефонный звонок. Звонивший сообщил, что в Ленинграде, в номере гостиницы «Англетер», повесился поэт Сергей Есенин. Зинаида Николаевна услышала фамилию Есенин и вырвала трубку из рук мужа.

— Я еду к нему, — твердо сказала она Мейерхольду.

— Зиночка, подумай…

— Я еду.

— Я с тобой.

Из Ленинграда Зинаида Николаевна вернулась тем же поездом, в котором везли гроб с телом Есенина. Что с ней происходило на похоронах, не поддается описанию. Она рыдала, кричала. Ее горе усугубилось тем, что мать Есенина, стоя у гроба сына, бросила в лицо Зинаиде Райх:

— Ты виновата!

Невозможно догадаться и даже предположить, что хотела сказать этим Татьяна Федоровна.

Сын Есенина и Зинаиды Николаевны Константин оставил такие воспоминания о душевном состоянии матери в эти дни:

«Мать лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия. Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальней и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать раза два выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты. Но в детстве смерть близких воспринимается своеобразно. Верят на слово тому, что человека больше не увидят, но как это может быть, еще не осознают. Это вне детского понимания. Так и мы с сестрой. Помню, что тоже плакали, но, наверное, из-за того, что плакала мама».

Трагический финал нависал и над семьей Мейерхольда и Зинаиды Райх.

В 1938 году прогремел первый гром — любимое детище Мейерхольда, театр его имени, был закрыт. А 20 июня 1939 года Мейерхольд был арестован по обвинению в шпионаже в пользу иностранных разведок.

Его подвергали самым изощренным пыткам и издевательствам.

Он был еще жив, когда в ночь с 14 на 15 июля 1939 года Зинаида Николаевна Райх была зверски убита в их с Мейерхольдом квартире в Брюсовском переулке. Следователи вынесли заключение, что убийство было совершено «с целью ограбления». Однако ее сын Константин с полной уверенностью писал, что «ограбления не было, было одно убийство».

Вот характерная деталь, которая многое говорит об инициаторах и организаторах убийства. Уже в октябре в квартиру Мейерхольда и Зинаиды Райх вселились сотрудники НКВД — личный шофер Берии и одна из его секретарш.

Говорят, что на творческом пути каждого художника бывают периоды, когда он, что называется, «плодоносит». Ярким примером тому служит Болдинская осень Пушкина. Для Есенина таким периодом «плодоношения» стали эти годы — 1920–1921. Он тогда много печатался в журналах и газетах, издал сборник своих стихотворений.

В марте 1920 года он выпустил в издательстве «Московская трудовая артель художников слова» книгу «Ключи Марии», философско-эстетическое эссе, очень важное для понимания литературной позиции Есенина и во многом предвосхитившее теоретические разработки имажинистов. Как отмечал Николай Асеев, «Есениным еще в 1920 году издана декларация поэтического пути, в которой он остро и выпукло характеризует себя как поэта».

В том же месяце и в том же издательстве вышел поэтический сборник Есенина «Голубень».

В Харькове, куда он с Мариенгофом поехал во второй половине марта, Есенину удалось издать поэтический сборник «Харчевня зорь», куда вошли «Кобыльи корабли» Есенина, «Встреча» Мариенгофа и поэма Хлебникова. «Стихи были напечатаны на такой бумаге, — вспоминал Л. Повицкий, — что селедки бы обиделись, если бы вздумали завертывать их в такую бумагу. Но и это считалось успехом в то нелегкое время».

В том же 1920 году Есенин продолжает активную издательскую деятельность — выпускает книгу своих стихов «Трерядница», сборник «Плавильня слов», еще ряд книг, в том числе книгу Ширяевца «Золотой грудок».

Вообще за эти два года — 1920 и 1921 — имажинисты, в основном стараниями Есенина, выпустили около тридцати книг. Главной трудностью оставалось добывание бумаги. Как вспоминал Мариенгоф, Есенин ходил из одного учреждения в другое, обещая их сотрудникам, что если они дадут бумагу имажинистам, то Ленин наградит их медалью.

Устраивая издание книг имажинистов, руководя книжной лавкой (Есенин очень гордился ею — «Это моя лавка, — говаривал он, — я открыл ее»), он увлекался практической стороной этой деятельности. Рюрик Ивнев, увидев Есенина в этом качестве в конце 1920 года, рассказывал впоследствии:

«Он был слишком занят собой, своим бизнесом, своими планами… Передо мной стоял сильный, деловой человек, уверенный в себе, внешне не изменившийся, но внутренне — совершенно другой… В те времена жизнь была тяжелой для всех… На фоне этой нищеты роскошные костюмы и рассчитанный дендизм выглядели неуместными и абсурдными. Конечно, это, вероятно, было чисто наигранным, но он любил демонстрировать свои прекрасные костюмы, необычные ботинки, купленные бог знает где…»