— Тем, у кого слабое здоровье, нужно больше спать, — сказала Сандра.

— С каких это пор у тебя слабое здоровье?

— Не то, чтобы слабое, но Джейн гораздо крепче меня. Правда, Джейн? — воззвала Сандра к сестре, которая только что тихонько вошла в гостиную.

Но Джейн не обратила на нее внимания.

— Саймон приехал, — тихо сказала она, подошла к Беатрисе и подняла на нее вопросительный взгляд, словно надеясь услышать от нее, что все в порядке.

На секунду в гостиной воцарилось молчание. Все застыли, только Сандра выпрямилась на своем стульчике, и глаза ее загорелись предвкушением интересных событий.

— Вот и хорошо, — сказала Беатриса, наливая вино в следующую рюмку. — Значит, обед будет вовремя.

Зная теперь, какие сложности возникли с Саймоном, Брет восхитился ее самообладанием.

— А где он? — небрежно спросила Элеонора.

— Идет сюда, — ответила Джейн и опять посмотрела на Беатрису.

Дверь отворилась, и в гостиную вошел Саймон Эшби. Он на секунду задержался на пороге, глядя на Брета, затем закрыл за собой дверь.

— Приехал, значит? — сказал он ровным бесстрастным голосом.

Он пересек комнату и остановился напротив Брета. У Саймона были необыкновенно светлые серые глаза с темным ободком. Но они ничего не выражали. Ничего не выражало и его бледное лицо. Чувствовалось, что он натянут, как струна. Брет подумал, что, если его тронуть пальцем, наверняка раздастся звон.

И вдруг напряжение исчезло. Казалось, он издал вздох облегчения.

— Они тебе, наверно, не сказали, — небрежным тоном произнес он, — но я был готов до последнего вздоха отрицать, что ты Патрик. Но теперь, увидев тебя, я беру все свои возражения назад. Конечно, ты — Патрик. — Саймон протянул Брету руку. — Добро пожаловать в родной дом.

Тишина в комнате взорвалась голосами. Все задвигались, зазвучали поздравления, звон бокалов, смех. Даже Сандра, предвкушавшая драматическую сцену, сумела скрыть свое разочарование и принялась клянчить, чтобы ей подлили еще хересу: обычно близнецам в торжественных случаях плескали на дно рюмки несколько символических капель.

Брет потягивал золотистый напиток и благодарил небо, что все обошлось. Но он был озадачен. Почему, увидя его, Саймон явно испытал облегчение?

Кого он ожидал увидеть? Чего он боялся?

Саймон не допускал возможности, что Брет — это Патрик. Может быть, он просто не смел надеяться, страховался от неизбежного разочарования? Может быть, он думал: «Я не хочу тешить себя напрасными надеждами — вдруг окажется, что это вовсе не Патрик?» Отсюда и облегчение? Он понял, что это действительно Патрик.

Нет, непохоже.

Брет наблюдал за искрящимся весельем Саймоном и ломал голову над произошедшей в нем переменой. Несколько минут назад Саймон Эшби был напряжен до предела. А сейчас у него такой вид, словно гора свалилась с плеч. Да-да, именно так. Вот откуда это внезапное облегчение. Реакция человека, который шел на казнь, и вдруг получил помилование.

Как это объяснить?

Чувство недоумения не покидало Брета и во время обеда, и, хотя он участвовал в общем разговоре и отвечал на бесчисленные вопросы, это недоумение не могли заглушить даже торжествующие восклицания внутреннего голоса:

— Все! Проскочил! Ты сидишь с ними за столом на равных, и все семейство радо до смерти.

Пожалуй, не все. Джейн, сохраняя верность Саймону, сидела молча — островок отчуждения за оживленным столом. Да и вряд ли Саймон, несмотря на капитуляцию, был в особенном восторге. Но Беатриса, не желая вдумываться в причины этой капитуляции, вся светилась счастьем. Элеонора постепенно оттаивала, и ее светская любезность сменялась живым интересом.

— А я думала, что уздечка команчей — это просто петля.

— Нет, не петля, а как бы удавка. Веревку пропускают через рот лошади — как наши удила. Такую уздечку надевают на лошадь, чтобы она не упиралась.

Сандра, уже простившая Брету безразличие к ее внешности, всячески его обхаживала и одна из всего семейства называла Патриком.

Постепенно это стало бросаться в глаза. Если Сандра, стараясь привлечь его внимание, непрерывно восклицала: «Патрик!», — другие явно избегали называть его по имени. Брет думал, что он предпочел бы иметь в союзниках Джейн, а не Сандру. Если бы у него была младшая сестренка, он хотел бы, чтобы она была похожа на Джейн. Он обнаружил, что ему трудно смотреть ей в глаза. Ее взгляд вызывал у него такое же чувство неловкости, как и взгляд человека на висевшем позади нее портрете. Столовая была вся увешана фамильными портретами. Тот, что висел за спиной Джейн, изображал Уильяма Эшби Седьмого в форме вестоверского ополчения, в рядах которого он собирался отражать вторжение Наполеона в Англию. В Кью-гарденз Брет выучил наизусть, кто изображен на каком портрете, но каждый раз, когда он поднимал глаза на Уильяма Эшби Седьмого, у него возникало странное ощущение, что Уильяму отлично известно об уроках, которые Лодинг давал ему в Кью-гарденз.

Однако задача достойно выдержать эту первую, самую трудную встречу с семейством, значительно облегчилась для Брета тем, что, как и предсказывал Лодинг еще за обедом в ресторанчике, за исключением самого начала, его рассказ был совершенно правдив — это была история его собственной жизни. А поскольку все Эшби, как сговорившись, избегали упоминать события, которые катапультировали его в эту новую жизнь, ему не пришлось ничего выдумывать.

К тому же ему не приходилось думать о своих манерах за столом. Еще Лодинг вознес хвалу Всевышнему за то, что в приюте Брета научили цивилизованно принимать пищу. В этом деле хороший приют, видимо, мог соперничать со строгой бонной.

— Черт возьми! — сказал Лодинг. — Если у меня когда-нибудь появятся лишние деньги, я пошлю их в ваш караван-сарай в знак признательности за то, что вам не было суждено вырасти в каком-нибудь провинциально-обывательском доме. Привитые там манеры практически неистребимы. И как бы ни огрубел в своих скитаниях Патрик Эшби, нельзя себе представить, чтобы он оттопыривал мизинец, держа чашку с чаем.

Но у Брета с манерами все было в порядке. Сандра даже была разочарована: она ожидала чего-нибудь более колоритного.

— Странно, что ты не держишь вилку в правой руке, — сказала она. Когда Брет поднял на нее вопросительный взгляд, она объяснила:

— Американцы в фильмах сначала режут мясо на кусочки, а потом перекладывают вилку в правую руку и так едят.

— Я еще и резинку не жую, — подсказал Брет.

— Интересно, как они додумались до такого сложного способа обращаться с куском мяса? — сказала Беатриса.

— Может быть, у них поначалу не хватало ножей? — предположила Элеонора.

— Нет уж, ножей у пионеров было достаточно, без ножа они просто шагу ступить не могли, — вмешался Саймон. — Скорее, они так привыкли питаться месивом из котелка, что, когда перед ними оказывался кусок мяса, они и его спешили превратить в месиво.

Слушая этот разговор, Брет думал: «Как это похоже на англичан! Человек, можно сказать, восстал из мертвых, а они спокойно обсуждают, как ведут себя американцы за столом. Никто не хлопает его по плечу, никто не поздравляет его с возвращением, никто даже не обсуждает это возвращение, как это делали бы в любой американской семье. Американцы упивались бы воспоминаниями: «А помнишь, как…» — здесь же этой темы старательно избегают. «Типичные лайми с их гонором», — сказали бы Пит, Хенк и Лефти, мои приятели из Лейзи Уай».

Но, пожалуй, даже на Лефти произвело бы впечатление сияющее счастьем лицо Беатрисы.

— Ты куришь? — спросила она, разливая кофе, и подвинула к Брету сигаретницу. Брет, который курил только один сорт, достал из кармана портсигар и предложил его Беатрисе.

— Я бросила курить, — сказала Беатриса. — Вместо курения свожу дебет с кредитом.

Брет протянул портсигар Элеоноре.

Элеонора взяла сигарету и наклонилась, чтобы прочитать надпись, выгравированную изнутри на крышке портсигара.

— «Брет Фаррар», — произнесла она. — Кто это?