Я нисколько не удивлен ни теми колебаниями, которые вы еще испытываете, ни той склонностью к некоторым представлениям, которые против воли заставляют вас иногда все еще вступать в противоречие с разумом. Не гак-то легко одним ударом уничтожить укоренившиеся привычки; человеку кажется, что он повисает в пустоте, когда его внезапно лишают идей и представлений, служивших ему точкой опоры; он чувствует себя в новом мире, законы которого ему неизвестны. Приверженность к любой системе воззрений не что иное как результат привычки; уму так же трудно отказаться от привычного образа мышления и усвоить новые представления, как телу действовать и жить, не пользуясь свойственными ему способностями и органами. Попробуйте уговорить человека отказаться от табака на том основании, что он вредит здоровью; этот человек или просто не послушается вас, или же только с чрезвычайным трудом сможет отказаться от привычки, превратившейся в настоящую потребность; и если он даже подчинится вам, то еще долго будет машинально тянуться к табачнице - каждый раз как это будут делать при нем другие; он будет испытывать желание вернуться к оставленной привычке; и только очень постепенно и не скоро он сможет совершенно отделаться от привычки, вред которой сознал.
Точно так обстоит дело и с нашими разнообразными предрассудками; особенно сильную власть над нашей душой приобретают предрассудки религиозные. Мы с детства сживаемся с ними; благодаря привычке эти предрассудки делаются потребностью; наш образ мышления становится нам необходим; наш ум уже не может обходиться без тех представлений, которые его постоянно занимали, а душа чувствует себя потерянной и опустошенной, когда у нее отнимают веру в чудеса и призраки, которыми она жила; наша душа сроднилась с этими, порой даже отталкивающими, химерами; они стали ей милы и нужны, точно так же, как наши глаза постепенно привыкают к лицемерию самых неприятных и возмутительных вещей.
К тому же религия вследствие непоследовательности и нелепости своих доктрин дает постоянную работу нашему уму; и когда наш ум внезапно лишается своего привычного занятия, он чувствует себя обреченным на мучительное бездействие. Эта работа ума тем более необходима, чем живее воображение. Вот почему людям всегда нужно заменять старые безумства новыми. В этом заключается также одна из истинных причин того, что люди бросаются к религии после тяжелых разочарований, ища в ней забвения пережитых страстей; набожность часто заменяет им сильные страсти, наслаждения и даже светские развлечения. При помощи бесконечных тайн и чудес религия целиком занимает наш ум, побуждает его к деятельности; привычка же роднит нас со всеми религиозными представлениями и делает их необходимыми; в конце концов даже страхи и ужасы приобретают для нас известную привлекательность. Бывают умы деятельные и беспокойные, требующие непрерывной работы и волнений; бывают души, стремящиеся к непрестанной смене покоя и тревоги; множество людей не смогло бы вынести уверенности и покоя, которые дают разум и истина. Очень многие жаждут призраков, жаждут неустойчивой, шаткой почвы и чувствуют себя неуверенными, как только твердо становятся на ноги.
Эти рассуждения объяснят вам непрестанные колебания, испытываемые очень многими, особенно в отношении религии. Они переменчивы, как флюгеры; их беспокойное воображение никогда не может остановиться ни на чем определенном; то вы видите этих людей во власти самых мрачных предрассудков, то вам кажется, что они, наконец, освободились от суеверия. То они снова трепещут у ног священника, то как будто сбрасывают с себя ярмо религии. От этих колебаний часто не свободны даже самые умные люди, потому что их убеждения находятся под слишком сильным влиянием собственного пылкого воображения, постоянно выводящего их из равновесия. К тому же мы часто встречаем людей, обладающих сильным умом и робкой, боязливой душой.
Что и говорить! Человек не может быть всегда одинаков. В нем постоянно происходят всякие потрясения и перевороты; его мысли и состояние его души неизбежно меняются в соответствии с теми изменениями, которым подвергается его тело. Когда человек болен, когда тело его ослаблено недугом, душа его обычно неспособна радоваться или проявлять усиленную деятельность. Нервные болезни, как правило, совершенно уничтожают душевные силы и подавляют душу, которую наши богословы с такою легкостью отделили от тела; люди желчного или меланхолического характера вообще неспособны радоваться; всякое веселье их раздражает; чужая радость их утомляет. Углубленные в самих себя, эти люди любят сосредоточиваться на мрачных представлениях, которые им в обилии доставляет религия. От набожности следовало бы лечить, как от запоя; суеверие - хроническое заболевание, поддающееся излечению. Правда, никогда нельзя быть уверенным, что эта болезнь не даст рецидива; люди, отличающиеся мрачным, меланхолическим, характером, легко впадают в угнетенное настроение, которое их снова приводит к старым предрассудкам. Не так-то легко вдохнуть мужество в малодушного, в труса; почти невозможно излечить от предрассудков того, кто и по своему характеру, и по непреодолимой привычке всего боится и всего трепещет. Церковь и духовенство так упорно добивались увековечения человеческих заблуждений; они приложили столько стараний к тому, чтобы помешать нам избавиться от этих заблуждений, что нередко можно встретить человека, который нет-нет да и изменит разуму. Только правильное просвещение могло бы радикально исцелить человеческий разум.
Думаю, сударыня, всего сказанного достаточно, чтобы объяснить вам причины тех колебаний, которые мы часто наблюдаем в убеждениях людей, той тайной склонности, против воли отдающей их во власть суеверия, которое как будто окончательно преодолел их ум. Теперь-то вы тем более почувствуете, как мы должны относиться к этим тайным, бессознательным склонностям, выдаваемым нашими священниками за внушение свыше, за божественный перст, за особую милость, в то время как эти тайные побуждения - не что иное, как плоды изменений, которые испытывает наш организм - то здоровый, то изнуренный болезнью, то сильный и могучий, то ослабленный; а именно от того или иного состояния тела неизбежно зависят и наш способ мышления, и наше отношение к вещам.
Все эти рассуждения должны вам также показать, как мало значения можно придавать обращению людей к религии в предсмертные минуты. Священники любят хвастать такими "победами" их над разумом и не упускают случая отравить умирающему последние минуты жизни. Тут-то они и считают своим долгом подстерегать человека; по их мнению, именно в предсмертные минуты человек начинает видеть вещи в их истинном свете и, готовясь расстаться с жизнью, неизбежно признает свои ошибки. Только бессовестные лжецы могут опираться на подобные рассуждения, и только дураков такие рассуждения могут в чем-либо убедить. Можно ли утверждать, что в состоянии подавленности, слабости, бреда человек может рассуждать здраво? Переживая смертную агонию, обессиленный и душой и телом, перепуганный к тому же еще священником, человек не в состоянии, конечно, ни рассуждать, ни аргументировать, ни опровергать софизмы (1). Нечего сказать, хороши же религиозные истины, силу которых можно почувствовать только при полной потере всех телесных и душевных сил!
Правильно рассуждать человек может только когда он вполне здоров, когда его душа не взволнована страхом, не измучена болезнью, не взбудоражена страстями. Суждения умирающего не должны иметь никакого значения; только мошенники могут ссылаться на его мнения. Истина же являет себя лишь здоровому духу в здоровом теле. Ни один человек, не одержимый безумием, не может отвечать за те мысли, которые придут ему в голову, когда тело его, его организм не в порядке; только бесчеловечные священники считают себя вправе воспользоваться слабостью и болезнью, чтобы еще больше взволновать человека, и только мошенники в состоянии затем аргументировать теми нездоровыми мыслями, которые им удается вырвать из уст больного или невменяемого. Мысли человека неизбежно меняются в зависимости от работы его организма; умирающий способен рассуждать только как человек, тело и ум которого находятся на грани уничтожения.
