– Так и есть, – резонно заметила Дотти Мей. Мэгги подошла к клавесину и машинально провела пальцем по клавишам. Сегодня даже ребенок, росший в ней, вел себя спокойно. Вокруг царила атмосфера мира и спокойствия, которая никак не соответствовала мучившим ее сомнениям. Мысль о том, что она была сама так несчастна в доме тети Виллоны, что кто-то чувствует себя одиноким и заброшенным, не давала ей покоя.

– Абигейл очень чувствительная девочка, – тихо проронила Мэгги. – Она совсем не такая, как Регина, которая любит шумные игры и веселые песенки. Регги никогда не грустит. А Абигейл подбирает придуманные ею самой мелодии на клавесине, любит рисовать, много читает, даже те книги, которые, как мне кажется, трудны для ее понимания. Но все это она делает в одиночестве… Я боюсь, со временем она совершенно отдалится от всех, кто ее окружает.

– В конце концов она – дочь Сойера. – Дотти Мей помогла Мэгги собрать стаканы и кувшин и отнести их на кухню. – Пусть он ею и занимается. Рано или поздно ей придется выбирать, другого пути нет. Очень скоро у тебя появится собственный ребенок, и тебе будет совсем некогда.

Как будто услышав ее слова, ребенок начал биться, и Мэгги улыбнулась:

– У меня такое впечатление, что этот маленький шалун обязательно окажется мальчишкой, который просто вне себя оттого, что его отец отправился в объезд без него! Он непрерывно толкается с тех самых пор, как отъехал фургон с Сойером.

Когда через некоторое время Регина и Абигейл пришли домой, Мэгги представила им Дотти Мей. Регина пришла в восторг от золотистых волос гостьи и от цветка, приколотого к ее сумочке. Малышка тут же забралась к ней на колени и стала копаться в сумочке, рассматривая содержимое. Абигейл же присела на самый краешек стула и едва прислушивалась к тому, о чем говорили. На ее лице застыло унылое выражение. Похоже, ей не понравилась Дотти Мей только потому, что она была подругой Мэгги. Когда Мэгги спросила девочку, не желает ли она сыграть что-нибудь на клавесине для гостьи, та покачала головой.

– Тогда давайте пойдем на кухню и приготовим ужин! Сейчас мы одни в доме и можем готовить наши любимые блюда – все, что захотим. Сегодня на ужин у нас жареная курица и кукурузный хлеб. Я знаю, это любимые кушанья Дотти Мей.

– Я не хочу есть, – пробормотала Абигейл. Когда Мэгги, удивленно подняв брови, посмотрела на нее, она быстро добавила: – Я не совсем хорошо себя чувствую. – Она встала и направилась к лестнице. – Пойду в свою комнату.

– Абигейл, вернись, пожалуйста.

Девочка нехотя остановилась, повернулась и медленно пошла по гостиной. Ее огромные, как блюдца, голубые глаза, вызывающе смотревшие на Мэгги, были чистыми и ясными, худенькое личико имело здоровый цвет.

– Ты не выглядишь больной, – сказала Мэгги.

– Но я больна! Я хочу пойти в свою комнату!

– Ты можешь лечь в постель и немного отдохнуть, пока мы приготовим ужин, но потом ты должна сесть с нами за стол, даже если не хочешь есть. – Желая смягчить строгие слова, она протянула руку, чтобы погладить девочку по щеке, но Абигейл поморщилась, и Мэгги опустила руку.

– Что ж, иди наверх, – вздохнула она. Наблюдая за Эбби, которая поспешила наверх, Мэгги вспомнила другую девочку, проводившую дни и ночи в одиночестве, отгородившуюся от всех на маленькой канзасской ферме… «Неужели тетя Виллона тоже иногда чувствовала себя такой же беспомощной и преисполненной жалости?» – потрясенно подумала Мэгги.

А наверху, спрятавшись в своей комнате, плакала Абигейл. Это несправедливо! Несправедливо, что мама умерла и она заняла ее место. Мэгги ненавидит ее! Но она ненавидит эту чужую женщину еще больше! Лучше бы она умерла!

Ее маленькое личико сморщилось, злые, безутешные слезы бежали по щекам.

В последующие несколько недель Сэм Холкомб почти ежедневно показывал Дотти Мей ранчо и долину. Его не взяли в объезд, чтобы женщины не остались одни на все долгое лето. Если ему это и было не по душе, вида он не показывал и относился к Мэгги и Дотти Мей с полным уважением и даже иногда, поборов стеснение, обедал с ними.

Весенние дни проходили спокойно, наполненные миром и красотой. Для Дотти Мей поездка оказалась долгожданным отдыхом после шумной суеты в салуне, который она ненавидела.

– Почему ты не уйдешь? Найди себе какую-нибудь работу в Уэйко. Я уверена, что на свете существует много вещей, которые ты умеешь делать, – затеяла Мэгги разговор как-то после обеда, когда свинцовые облака закрыли небо и превратили пыль в прерии в потоки грязи, заставив женщин и детей сидеть дома.

Дотти Мей покачала головой:

– В Уэйко все знают, что я девушка из салуна. Меня никто не наймет на другую работу. Считают, что я недостаточно респектабельна.

– Тогда приезжай в Бакай. Здесь никто не знает, чем ты занималась. Начнешь все сначала. Давай поищем, может быть, для тебя найдется место в редакции газеты или в универмаге.

Дотти Мей все еще сомневалась.

– Лилиан будет по мне скучать, она любит «Счастливую звезду». Она постоянно твердит мне, что я должна расслабиться и наслаждаться жизнью, но я не могу. А вот ей все это нравится – смех, выпивка, флирт с мужчинами.

– Но тебе-то не нравится! – Мэгги взглянула на нее через кухонный стол. – Ты сделана из другого теста, Дотти Мей, неужели ты не видишь? Каждый человек выбирает для себя дорогу в жизни, которая лучше всего подходит ему, – таково мое мнение.

– Ты счастливая. – Дотти Мей вздохнула. – Уверенно идешь по этой дороге и знаешь, куда она тебя приведет. А я боюсь сделать даже один шаг.

– Если бы Альма слышала сейчас твои слова, она прочитала бы такую лекцию, что у тебя бы уши заложило.

Дотти Мей закусила губу.

– Ты права. Она назвала бы меня трусихой, и я не смогла бы возразить. – Она взглянула на Мэгги, и ее лицо вдруг стало вытянутым и несчастным. – Иногда мне снится Альма. И та ночь…

– Мне тоже. – Мэгги смотрела мимо Дотти Мей в окно, за которым ровным потоком лился дождь. Прошлое казалось таким далеким.

Эштон, долгие беседы с Амелией, вечер, на котором она танцевала с Колином Вентвортом в переполненном школьном зале, путешествие на дилижансе, во время которого погибли Альма и Хэнк Макбрайд и которое соединило ее и Сойера. Теперь у нее новый дом, дети, новая жизнь заполняла ее дни и все мысли, однако иногда во сне воспоминания о прошлом возвращались… И одним из них была ужасная смерть Альмы Макбрайд.

– Я будто слышу, как она говорит, чтобы ты взяла себя в руки и перестала вести себя как дурочка. – Мэгги вдруг поймала себя на том, что улыбается, да и Дотти Мей повеселела. – Ты бы лучше подумала о какой-нибудь другой работе, – продолжала Мэгги, – иначе Альма однажды ночью восстанет из могилы, явится в твою комнату и будет тыкать пальцем прямо тебе в лицо. И ты этого заслуживаешь!

Дотти Мей поежилась.

– Не пугай меня призраками, пожалуйста. Перебранки ковбоев, драки и бесконечное бренчание на пианино в «Счастливой звезде» – с меня и так достаточно!

Вечером, собираясь ложиться спать и расчесывая волосы перед зеркалом, Мэгги подумала о Сойере. Где он сейчас? Где-нибудь на пути в Канзас? Хотя в этом году стада погонят в Уичито, а не в Абилин или Ньютон. Устал ли он? Чувствует ли одиночество? Может быть, тоже скучает по ней? Она почувствовала прилив желания. Уже несколько месяцев ее тело было огромным и раздутым. Сойер почти не прикасался к ней, с тех пор как ее живот начал расти. Но ребенок появится на свет со дня на день, и к тому времени, когда Сойер в сентябре вернется, она снова будет стройной и здоровой. Она хотела, чтобы Сойер снова желал ее, она хотела, чтобы он обнимал, целовал, любил… Она скучала по мужу, но это было не то пылкое желание, которое она испытывала к Колину Вентворту в ту сумасшедшую ночь в Канзасе. Ее чувство к Сойеру оказалось глубоким и прочным, их любовь выросла из уважения и привязанности, из признательности и восхищения. Даже несмотря на то что у нее гостила Дотти Мей, Регина и Абигейл спали в своей спальне, без Сойера в доме было пусто. Как будто печальный ветер гулял по гулким комнатам.