Тогда Конан пошел вниз по течению реки к полувысохшей старице, которую он приметил раньше, надергал там сладкого болотного лука и пристроился в расщелине скалы, смотрящей на юго-запад. Солнце стояло низко и уже почти не грело, зато скала была теплой, и рядом с ней было не холодно. Конан жевал лук и проклинал свое невезение. Правда, первую форель он поймал быстро, но потом счастье ему изменило, и в результате теперь, после по-дурацки проведенного дня, так толком и не насытившись, ему надо искать убежище на ночь, потому что ночью на охоту выйдут хищники, а он совсем не расположен с ними встречаться, пока не смастерит себе хоть какое-то оружие. Конечно, если бы у него был огонь, тогда он мог бы не только отпугнуть зверье, но и не замерзнуть ночью.

Однако делать было нечего, и Конан отправился искать себе хотя бы относительно безопасное прибежище. Обследовав скалу (она спускалась прямо в реку), где вброд, чтобы прервать свой след, где карабкаясь по голым камням, он нашел наконец подходящую щель. Ее дальний конец был завален большими глыбами, наверх уходила отвесная стена, чуть ниже росли кипарисы, — Конан решил, что их пушистые кроны частично предохранят его от поднимающегося от реки тумана. Ну а если какой-нибудь зверь все же решит напасть, то хищнику придется иметь дело с загнанным в угол опасным противником.

Конан нарвал с ближайшего дерева пахучих и устелил ими землю — получилась постель. Потом он сложил в кучу изрядное количество камней — будет чем кидаться в случае нужды. Большая сучковатая палка послужит ему дубинкой, если придется схватиться вплотную. Конан еще раз спустился к реке, прикидывая, что ему еще может понадобиться, и вдруг услышал, как на противоположном берегу треснула ветка. Он вгляделся в сгущающийся сумрак и увидел красавца оленя, который вышел к берегу напиться. Конан схватил голыш с кулак величиной и с силой запустил его, метя в голову зверя. Увы, бросок оказался неудачным. Камень отскочил от ветвистого рога, не причинив оленю никакого вреда. Раздался дробный топот удаляющихся копыт и треск ломающихся веток, через мгновение испуганное животное скрылось из виду. Вообще-то Конан мог бы переплыть реку и пуститься за ним в погоню, но охотиться на такого гиганта безоружным было просто глупо.

Конан вернулся в свою щель, растянулся на ветках и, едва успев закрыть глаза, уснул крепким сном.

Ночь прошла без происшествий. Время от времени Конан на миг просыпался, услышав либо крик совы, либо далекий вой волков, но он легко определял происхождение всех звуков, поскольку был привычен к лесной жизни, и они не пугали его, как могли бы испугать горожанина, который трясся бы до утра от страха, ожидая нападения неизвестного зверя. А Конану даже не приходилось полностью просыпаться, чтобы оценить степень опасности. Нет, разбудила его ночью не боязнь нападения какого-то хищника, а холод, сырость и обыкновенные комары. Очнувшись от первого глубокого сна, Конан понял, что сделал ошибку, расположившись на ночь в этой гнилой дыре, словно притягивающей весь речной туман. Кожа у него зудела, и он продрог как собака, здесь было не теплее, чем в гиперборейской гробнице. С большим трудом Конан заставил себя встать, ему вовсе не улыбалось пробудиться завтра вялым, ослабевшим, с одеревенелыми мускулами. Он подхватил дубинку и начал карабкаться вверх по утесу. Это оказалось не так уж трудно, луна светила вовсю. Вскоре он очутился на широком уступе, частично прикрытом ветвями росшей внизу сосны. Воздух здесь был сухой, и сама скала, казалось, еще не успела остыть за ночь, никакого сравнения с промозглой сыростью облюбованной им ранее щели. Конан сгреб в сторону камни и шишки и улегся на мягкие сосновые иглы досыпать.

Утром светило солнце. В небе — ни облачка, распевали проснувшиеся птицы, откуда-то сбоку раздавался хруст — бурундук лакомился сосновыми шишками. Конан сел, потянулся и стряхнул с себя налипшие иглы.

Со своего высокого уступа ему видна была река, текущая в широком каньоне приблизительно в южном направлении. На востоке местность была холмистой, роскошные луга перемежались небольшими густыми рощицами. Там и сям блестели озерца, от которых поднимался легкий туман. И нигде ни малейших признаков жилья: ни дыма от костра очага, ни возделанных полей, ни каких-либо примет присутствия человека.

Оно и к лучшему, мелькнуло в голове у Конана. мест здесь выжить, а без людей это будет для разнообразия даже приятнее.

Справа от Конана, на запад, ландшафт был гористый, кое-где вздымались довольно крутые скальные гряды, хотя не было ни одной мало-мальски заметной вершины, которую он мог бы признать. (Ему не раз приходлось видеть военные мчи и карты караванщиков.) Но что же все это могло означать? Неужели он, сам не зная того, пересек Кезанкийские горы? Неужели его тюремщики — или это был подземный поток? — каким-то невероятным образом перенесли его на восточную сторону водораздела, оставив позади высокие снежные пики тянущегося с севера на юг хребта? Но если так, если его действительно забросило за пределы хайборийского мира, тогда на то, чтобы вернуться обратно, могут уйти годы, а не то дсятки лет. Остается, конечно, некоторый шанс, что он все-таки находится по западную сторону гор, в каком-то забытом богами медвежьем углу, куда не ступала нога человека. В любом случае его жизнь никак нельзя назвать скучной или однообразной.

Конан сидел на уступе, греясь на солнышке, как ящерица, и все ломал себе голову над тем, где же он находится, и вдруг его поразила неожиданная мысль: а почему он, собственно, так рвется обратно? Кто его там ждет? Кому он там нужен? Спору нет, за годы странствий он сошелся со множеством людей, и у него там не счесть друзей-приятелей, но все они такие же, как он, скитальцы, перекати-поле, и, кроме того, сколько раз за последнее время ему приходилось круто менять свою жизнь, хотя, безусловно, ему еще никогда не приходилось начинать все заново так, как сейчас, — голому, безоружному и находящемуся неизвестно где.

Думая о друзьях, Конан, само собой разумеется, прежде всего вспомнил о Тжае, покоящемся на дне подземной реки. Тжай мертв. Киммериец собственными глазами видел его труп. Тогда зачем вообще возвращаться мыслями к "золотому" карьеру? Ну есть где-то карьер, так что же? Он может всю жизнь разыскивать его, а если найдет, то зачем? Для того чтобы отомстить или чтобы разбогатеть? В том мире, в котором он сейчас очутился, из мести рубашки не сошьешь, а золотом не позавтракаешь. Так или иначе, в настоящий момент он не может отправляться куда бы то ни было. Сначала надо подготовиться. Пожалуй, это его последнее приключение сулит ему немало новых, еще не изведанных ощущений. А почему бы и нет? Ведь по натуре он искатель приключений, как же может он отказаться от такого замечательного приключения и заодно не проверить лишний раз свои силы, в которых он, впрочем, не сомневался. Итак, решено, он останется здесь, стряхнет с себя старую жизнь, как ящерица сбрасывает старую кожу.

Конан спустился к реке. На этот раз удача ему сопутствовала, и очень быстро он выловил две форели, одну маленькую, а другую очень большую. После этого он накопал съедобных корешков, а завершил свое пиршество спелой земляникой. Насытившись, Конан занялся поисками кремней и вскоре нашел несколько подходящих обломков. Как ему не хватало ножа! Если бы у него было стальное лезвие, он смог бы без труда высечь искру и разжечь костер, а костер… да, костер — это так много: защита от хищников, тепло, возможность вскипятить воду, поджарить мясо или рыбу. Ну да ладно, в настоящий момент перед ним стояли гораздо более насущные проблемы.

Конан поднялся на плоскую вершину утеса, прихватив с собой кремни и продолговатый голыш мелкозернистого гранита. Выбрав лучший из кремней, он принялся методически обтесывать его при помощи голыша, служившего ему чем-то вроде молотка. Голубоватый кремень легко поддавался обработке, надо было только не спешить. Тонкие до полупрозрачности осколки один за другим отскакивали от поверхности камня, который постепенно приобретал все более правильную форму — Конан вытесывал топор.