Тамсин заговорила на четвертый год своего пребывания в деревушке Содграм. Как ни удивительно, случилось это во время одного из бритунийских религиозных праздников, Дня Наречения. Если бы впоследствии дела пошли по-другому, вернувшуюся к Тамсин способность говорить можно было бы счесть благодеянием, оказанным самым почитаемым богом Бритунии Амалиасом несчастной сиротке.

С тех пор как родители Тамсин погибли, прошло уже много времени, и она сильно вытянулась, превратившись в стройного гибкого подростка Она была освобождена от работы в поле, на скотном дворе и в доме, хотя все ребята ее возрасти уже давно были приставлены к делу. Соседи считали, что Арнулф жалеет девочку. В свои двенадцать лет Тамсин ничем не походила на деревенских детей: кожа ее продолжала оставаться белой, руки не были обезображены работой на улице в любую погоду, походка сохранила грациозность. Она носила не грубые деревянные башмаки, а легкие туфли, которые достались ей от мачехи — та редко когда вставала с постели. Еще она отдавала Тамсин свои платья, которые были, конечно велики, но почему-то очень хорошо смотрелись на девочке. Волосы Тамсин из льняных превратившись в темно-рыжие.

Любителям совать нос в чужие дела всегда находилось что сказать о домочадцах Арнулфа.

— Жена-то у Арнулфа и не больна вовсе. Просто ей нравится изображать из себя хворую да попивать настойку из лотоса. А сам он хоть и заслужено прозывается Арнулф Праведник, но ведь дурак дураком, верит ей, а она и рада. Да еще с девчонкой не умеет справиться, боится он ее, что ли? Давно уже пора бы вправить мозги этой бездельнице.

Вскоре, однако, деревенские стали примечать, что если кто дурно говорил о домашних Арнулфа, на него либо нападали чирьи, а то вдруг, ни с того ни с сего, случались колики или еще что в этом роде. И постепенно сплетни утихли.

По всему было видно, что самой Тамсин, кроме платьев мачехи и лент, которыми она подвязывала волосы, ничего не надо. Зато если ей в руки попадалась какая-нибудь побрякушка, она непременно доставалась кукле, которую Тамсин по-прежнему везде таскала с собой. Она плела для нее венки и гирлянды из цветов, на шее у куклы висели бусы из дерева, камня и кости, а иногда и более дорогие украшения из сундучка с приданым ее мачехи. В деревне сначала насмехались над куклой, но печальный опыт быстроо отучил их от этого.

Тамсин, несмотря на свою немоту, была любознательным ребенком. Ее интересовало, как растут и зачем нужны разные растения, привычки диких и домашних животных, она следила, как сменяются времена года, и подолгу глядела в звездное небо. То, что она не говорила ни слова, казалось, еще сильнее обостряло ее наблюдательность. Течение деревенской жизни Тамсин тоже не оставляла своим вниманием. Она часами могла смотреть на то, как работают люди, и всегда слушала их разговоры.

Со временем соседи привыкли к этой ее манере и мирились с ней, главным образом, потому, что в присутствии Тамсин их дети вели себя тише воды ниже травы.

Больше всех помогал Тамсин получить ответы на интересующие ее вопросы старый деревенский знахарь Урм. С первых же дней жизни в Содграме девочку тянуло к нему как магнитом. Она увидела его впервые, когда он пришел навестить больную жену Арнулфа, и с тех пор не проходило и дня, чтобы Тамсин не зашла в его домик под соломенной крышей в конце деревни. Люди не раз видели, как Урм говорит и говорит ей что-то. Вдвоем — или втроем, если считать куклу, с которой не расставалась Тамсин, — они бродили по окрестным лесам и болотам, собирали какие-то травы, выкапывали корешки, а потом в хижине Урма сушили, растирали, выпаривали — готовили целебные снадобья, и Тамсин была его неизменной помощницей. Разговаривала ли она с ним или молчала, как с другими, 'никто не знал, но Урм почему-то не сомневался, что она его понимает, и учил ее всем премудростям своего ремесла. Старик знахарь был единственным ее другом.

Но злой рок словно преследовал Тамсин: ее учитель сгорел в своей собственной хижине. Никто не знал, где была девочка, когда начался пожар, может, даже вместе с Урмом, но она успела вовремя выскочить, а он не сумел. А может быть, предчувствуя беду, она прибежала к его дому, когда было уже поздно. Один из соседей увидел в окно, как хижина Урма вспыхнула словно свечка. Он выскочил на улицу, а Тамсин уже стояла там, беспомощно глядя на пламя и прижимая к себе куклу лицом.

— Небось сначала высосала из него все, что он знал, а потом, паршивая девчонка, и подожгла сама, — высказала предположение одна старуха, но той же зимой ее принялась трепать лихорадка, и до весны она не дожила. И снов никто не осмеливался вымолвить слово против Тамсин.

Следует отдать девочке должное: после того как огонь угас, именно Тамсин пошла на пепелище (деревенские почему-то робели) и отыскала обгоревшие кости Урма. Она сложила их в сундучок из благородного кедра, и потом его долго можно было видеть в и сарае за домом Арнулфа, куда Тамсин стала приносить собранные ею травы. А еще она разыскала на пепелище ковчежец, который Урм всегда носил на шее, и с те: пор он всегда был на кукле Тамсин — еще одна дань памяти ее учителю и другу

Да, не зря Тамсин проводила столько времени со старым знахарем. Теперь, когда его не стало, она как-то очень естественно заняла его место. Ей не составило труда приготовить мазь и сделать лечебный пластырь для одной из соседок, когда ту замучил кашель. Она даже самая прилепила этот пластырь ей на спину, ловко управляясь одной рукой. Левой она держала свою куклу. А когда куница повадилась таскать кур у одного крестьянина, живущего на краю деревни, у нее нашлось все необходимое для составления ядовитой приманки, и эта приманка сделала свое дело

Лишь одним отличались ее методы от методов старого Урма: к удивлению всех, она никогда не бралa платы за лечение сразу, она всегда выжидала какое-то время, пока снадобье не подействует, и лишь тогда являлась за вознаграждением. Ну, а свою мачеху она лечила, конечно, даром. Насобирала по болотам каких-то корешков, и вскоре новая микстура была готова Но что самое поразительное, ей удалось добился того, чего не сумел Урм: она таки вылечила несчастную. И при этом не покупала никаких порошков у проезжих торговцев, так что сэкономила Арнулфу кучу денег, в доме же наконец воцарился мир и покой.

Официальная религия проявляла гибкость по отношению ко всем этим бесчисленным целителям и знахарям, удовлетворяющим нужды темных невежественных крестьян. Разумеется, все они были обязаны признавать главенство величайшего из богов — бога Амалиаса, но в остальном предоставлены сами себе. У жрецов хватало забот и без них: войны, засухи, мор, а кроме того, толкование видений короля Тифаса, когда он излишне увлекался и бражничал днями напролет, после чего ему начинало мерещиться неизвестно что.

Вот почему жрецы лишь в исключительных случаях проявляли интерес к целителям из глухих деревушек, затерянных в лесах и болотах бескрайней Бритунии. И знахари, и их подопечные в общем и целом предпочитали своих местных богов главному богу страны — Амалиасу. Впрочем, некоторые из целителей для вида носили на себе амулеты и талисманы, наподобие тех, которыми пользовались столичные жрецы, а кроме того, использовали его имя в заклинаниях и заговорах. Другие не утруждали себя и этим, благодаря чему, если возникала нужда, на них всегда можно было свалить любую неприятность и казнить в назидание прочим, для того чтобы отвлечь внимание бритунийцев от какой-нибудь насущной политической или религиозной проблемы. Удобно, когда есть под рукой человек, которого в любой момент можно отправить на костер или повесить.

Представители официальной религии, ее верховные жрецы снисходили до простого люда лишь во время традиционных ежегодных празднеств, одним из которых был День Наречения. В этот день в деревню приезжал жрец, благословлял всех детей, достигших соответствующего возраста, и вносил их имена в церковные регистры, после чего они считались достигшими совершеннолетия и могли впоследствии вступать в брак.