Из груди Яртышникова вырвался истерический смешок. Без лишних эмоций? После того, как тебя обварили кипятком и надавали по ушам, как будто ты не директор автотранспортного предприятия, сидящий в кресле за семьсот баксов, а проштрафившийся мальчишка? Когда штаны у тебя мокрые, а твой грозный «вальтер» торчит из чайника, словно негодный пугач?

Но все же Яртышников очень постарался, чтобы ненавистный посетитель остался на этот раз доволен. Выносить его присутствие было с каждой секундой все труднее, хотя вода в чайнике давно остыла, а руки Громова больше не мелькали перед глазами. Так что Яртышников успешно справился с заданием и едва сдержал стон облегчения, когда визитер удовлетворенно кивнул, прежде чем предупредить напоследок:

– О нашем разговоре никому. Честно говоря, мне не хотелось бы встречаться с вами вновь, да и вы, Николай Петрович, полагаю, не горите таким желанием, м-м?

– Не горю, – согласился Яртышников, незаметно щупая ляжки, облепленные мокрыми штанинами.

– Тогда прощайте.

Громов развернулся на каблуках и зашагал к выходу независимой походкой человека, который никому ничем не обязан. Наверное, у него были стальные нервы, но Яртышникову стоило немалого труда высидеть на месте ровно столько времени, сколько потребовалось Громову для того, чтобы выйти из офиса. Едва дождавшись, пока за окном хлопнет автомобильная дверца и заработает включенный двигатель, Яртышников порывисто вскочил со своего подмоченного кресла и ринулся в приемную, вопрошая на ходу:

– Кто это был? Кто он такой, я спрашиваю?

– Громов, – пискнула Зоя, опасливо косясь на мокрые брюки шефа. – Так написано в его удостоверении.

– Плевать мне на его удостоверение! – заголосил Яртышников, метнувшись к окну, чтобы проводить взглядом отъезжающие «Жигули» мертвенно-бледного цвета. – Оно у него недействительное, он сам признался. Меня не фамилия его волнует, а он сам! Откуда он взялся на мою голову? Что за хренотень такая происходит, а?

Не зная, что ответить, Зоя поступила так, как поступило бы 99 процентов женщин на ее месте, то есть попросту захлопала накрашенными ресницами.

Совершенно разумное решение. Когда чего-то не знаешь наверняка, лучше помалкивать. А если ненароком проведаешь о том, чего тебе не следовало знать, то лучше вообще откусить себе язык, чем сболтнуть что-то лишнее.

Молчание – не просто золото. Это еще и залог долгой жизни и крепкого здоровья.

Что толку задавать глупые вопросы? Какая могла быть Яртышникову польза от того, если бы даже он выяснил, кто именно побывал в его кабинете?

Лучше бы ему оставаться на этот счет в полном неведении, честное слово. Пропустить мимо ушей названную фамилию Громов. А если уж Яртышников ее отчетливо расслышал, то хорошо бы ему поскорей забыть, как она звучит, и представить себе, что наведался на автотранспортное предприятие никакой не Громов Олег Николаевич, а случайный незнакомец. Человек ниоткуда. Неизвестно кто. Имярек Икс Игрекович.

Лицом этот черноволосый мужчина чем-то смахивал на заматеревшего Ганжу из древнего телефильма «Большая перемена». Его молодость, кстати, тоже пришлась на советскую эпоху. Но и тогда он не озорничал, не валял дурака и не зубоскалил на каждом шагу, как это делал киноперсонаж, с которым он имел чисто внешнее сходство. Ему не было и восемнадцати, когда окружающие стали замечать, что губы этого странного юноши плохо приспособлены для чарующих улыбок, зато в моменты ярости его глаза способны раскаляться добела.

В обычном состоянии эти светло-серые зрачки сохраняли ровный оттенок зимнего неба, и от них действительно веяло холодом, но это обстоятельство, как ни странно, не отпугивало, а притягивало женщин. Они появлялись и уходили, сменяя друг друга, опять появлялись и вновь оставались на бобах, но почти каждая из них сохраняла свои заветные воспоминания об этом неулыбчивом человеке.

Уж очень широкой была его безволосая грудь в сравнении с почти мальчишескими бедрами, уж слишком трудно было представить его спешащим на свидание с коробкой конфет и бутылкой шампанского, чтобы вот так взять и выбросить его из головы, смирившись с тем, что в жизни существуют мужчины совсем другого сорта. Мужчины, у которых есть деньги, власть, слава, но нет умения жить так, словно каждый день для них последний. У которых руки или слишком мягкие, или же слишком твердые, но не такие, какими они должны быть. С которыми можно поговорить о чем угодно, но никогда не услышать в ответ на свои жалобы невозмутимого: «М-м? Все так плохо? Мир переделывать я, конечно, не возьмусь, но кое-что подправить в нем попробую».

Враги близких Громову людей становились его личными врагами. Ледяная учтивость, с которой он обращался к недругам, была поистине пугающей. Если Громов называл кого-то на «вы», а этот человек не являлся его начальником, стариком или случайным встречным, то такая вежливость свидетельствовала о смертельной опасности. Впрочем, Громов предлагал своим заклятым врагам целых три варианта развития событий: «Вы можете попытаться бежать, можете попытаться убить меня или застрелиться к такой матери».

Пытались. Стрелялись даже. Но срабатывал, как правило, вариант номер четыре, который означал скоропостижную смерть очередного громовского противника.

Чаще всего приговоры приводились в исполнение с помощью незарегистрированного девятизарядного револьвера «смит-энд-вессон» 11-го калибра. Громов называл его «Мистер Смит» и пускал в ход так часто, что к тому моменту, когда револьвер был безвозвратно утерян, рифленая насечка на его рукоятке почти стерлась.

Иногда, правда, до пальбы дело не доходило. Меняло ли это что-то? Нет. Совсем не обязательно расходовать патроны, если ты знаешь десятки приемов физического уничтожения без оружия. Если ты сам по себе – оружие, совершенное, отлаженное, безотказное…

А как же иначе, если служба твоя начиналась в неизвестной точке земного шара, где казарма делилась на крошечные кельи, оснащенные всевидящими глазками телекамер, а на твоей форме, вместо погон и знаков различия, красовались цифры и буквы, которые лично тебе ни о чем не говорили. Если кроссы, стрельбы, уроки физической подготовки и рукопашного боя заканчивались не отдыхом, а обстоятельными допросами, в ходе которых тебя с ног до головы обвешивали датчиками и ты, чувствуя себя нелепой новогодней елкой, рассказывал о прожитом дне вплоть до таких мелочей, как словцо, которое было обронено тобой, когда выяснилось, что сегодня вечером не будет ужина, а завтра утром – завтрака. Сначала доживи до вечера, советовали тебе инструкторы, там видно будет. Тут главное – не протянуть ноги раньше времени.

Они вовсе не шутили, не сгущали краски. И ты был счастлив, что жив, что сидишь перед ящиком, заменяющим обеденный стол, что перед тобой в миске лежит кусок насквозь промерзшей тушенки, кое-как оттаявшей на выхлопной трубе бронетранспортера. А потом, когда и этого не давали, ты без особого удивления обнаруживал, что способен запросто сожрать крысу или дохлую ворону, а желудок твой при этом даже не пытается взбунтоваться, словно он только и ждал такого угощения…

И ты освоил вождение всех основных видов транспорта – дорожного, водного и воздушного. И свой первый затяжной прыжок совершал с одним парашютом на двоих, а свое первое погружение – с таким ограниченным запасом кислорода, что всплывал на поверхность полумертвый, уже не соображая, где загубник, а где твой собственный вывалившийся язык. Поэтому, когда потом тебя при случае спрашивали: «Где служил?» – тебе хотелось ответить: «Между жизнью и смертью». И ты вспоминал, как умирали твои приятели и как выживал сам, но рассказывал какие-нибудь глупости про стройбат под Челябинском, да еще и улыбался при этом до ушей, словно воспоминания о тех славных деньках были самыми радостными в твоей серенькой биографии. «Служба – не бей лежачего», – говорил ты, посмеиваясь, и это было отчасти правдой. Потому что тех, кто падал, не в силах преодолеть очередное испытание, никак не наказывали. Считалось, что таких просто отчисляли по состоянию здоровья. Но этих слабаков больше не видел никто. Никогда. И тому, что тайком нашептывали об их дальнейшей судьбе, верить не хотелось, поскольку то же самое грозило и тебе. Сегодня – во время спарринга с самым настоящим зэком, вооруженным топором или заточкой. Завтра – когда прикажут обезвреживать голыми руками противопехотную мину-лягушку. И даже вчера – ведь, проваливаясь в сон, ты никогда не был уверен до конца в том, что все еще жив…