Акимос засмеялся:
— Скирон, такими средствами ты сам пользуешься! Чего там еще наговорили тебе?..
— Эти оскорбления нестерпимы!
— Если ты не можешь стерпеть их, то, несомненно, сможешь найти какие-то средства прожить свои последние годы и без моей помощи.
— В самом деле, есть ведь награда, которую я смогу заработать, уведомив архонтов.
— О чем? Ты сможешь сказать им что-нибудь, чему они поверят, особенно если услышат это от человека, которого я разоблачу как занимающегося противозаконной магией?
Двое сообщников постояли с миг лицом друг к другу, разделяемые столом Акимоса, словно два козла на узенькой дорожке. Они, может, и желали подраться, но оба ясно видели долгое падение в стремительно текущий внизу поток.
Глаза опустил колдун, и ощущение победы сделало Акимоса великодушным. Он собственными руками налил вина и поставил золотое блюдо с сыром и пирожными.
— Полно, дружище Скирон. Ты переутомился, трудясь над осуществлением наших планов. Тебе незачем утомляться еще и страхами о том, что существует только в твоем воображении. Выпей, и я скажу тебе правду.
— Или столько правды, сколько есть в тебе правдивого, — пробурчал Скирон, но вцепился в кусок сыра, как умирающий с голоду.
Акимос сообщил ему о своем замысле поместить в Доме Дамаос благодарных ему людей. Покуда Скирон слушал, ел и пил, его худощавое лицо, казалось, раздобрело и утратило усталость. Наконец он кивнул:
— Вы можете рассчитывать на благодарность киммерийца?
— Мы можем рассчитывать на нее в нужной нам части. Что же касается остального — я еще не встречал ни одного киммерийца, который знал бы, как найти нужник, когда ему нужно поссать. Конан никогда не додумается задать вопросы, которые откроют ему наши планы.
Скирон сделал жест, выражающий отвращение.
— Значит, вам по-прежнему нужно замаскировать своих людей?
— Ты чересчур устал?
Скирон прожег его взглядом:
— Я обладаю всей силой…
— Я совсем не хотел тебя оскорбить, Скирон. Правда, если у тебя нет сил…
— Я могу с легкостью затенить лица полудюжины людей. Большее число потребует времени, которого у нас нет.
— Этого хватит. Дом Лохри наверняка наймет для большей части работы головорезов с улицы. А их собственные люди будут только вожаками. У тебя есть лица для той полудюжины, из рядов людей Лохри?
— Сколько раз я ходил вместе с вами во дворец Лохри и сносил ту корову, госпожу Дорис, которая притворяется, будто она бык, и блеяние ее телка — сынка?
— Видят боги, это чистая правда! — Скирон щедро глотнул вина. — Больше мне ходить не понадобится. Дайте мне два дня, а также некоторые сведения о размерах и силе избранных вами людей. И тогда мы можем выступать.
Выдача нападавших на Дом Дамаос за приспешников Дома Лохри вызовет замешательство. Дозволение капитана Конана атакующим свободно пройти посеет еще большее замешательство. Вероятно, из-за этого киммериец также лишится должности и даже жизни, но человеку требовалась только одна стрела, если та попадала в жизненно важное место.
И кровь киммерийца некоторым образом поможет поддержанию мира со Скироном. А это, видят боги, будет немалым выигрышем, учитывая манеры колдуна, даже когда тот не боялся за свое положение.
Конан сидел за эбеновым столиком в гардеробной госпожи Ливии. Реза стоял или, скорее, высился у двери, а сама госпожа сидела, откинувшись, на ложе тоже из эбенового дерева, но инкрустированного моржовой костью. Она надела длинное голубое платье, но обе ступни и одна стройная рука остались обнаженными.
Он потягивал вино и слушал рассказ Резы о том, как слуги дома Дамаос выполнили его приказ подбить Конана на драку с целью раскрыть, кому он служит в действительности. Если б он убил их, то самым разумным казалось тут же выставить Конана и его воинов за ворота, так как они явно служили иному хозяину.
Конан слушал эту болтовню столько, пока терпение у него не иссякло. Правда, помогло вино. По сравнению с ним все другие когда-либо испробованные киммерийцем напитки казались похожими на уксус. Когда Реза прервался, чтобы снова наполнить чашу киммерийца, Конан сообразил, что это будет уже четвертая выпитая чаша, а он чувствовал себя так, словно хлебал слабенький эль.
Он поднял чашу, осушил ее несколькими глотками, а затем со стуком поставил на столик, заставив Резу умолкнуть.
— Довольно! — бросил Конан. — Я принимаю извинения. Нет смысла тратить время на сантименты.
— Слушайте, капитан, — начал было Реза, несмотря на предупреждающий взгляд хозяйки.
— Реза, послушай в свою очередь и ты, или я немедля увожу отсюда своих людей. Куда — не знаю, да мне и наплевать, лишь бы подальше от этого дома.
Конан сделал глубокий вдох и заговорил спокойно, тогда как ему хотелось рычать:
— С чего вы взяли, что то, как я буду драться с вашими людьми, вам что-то скажет? Вы что думаете, я бык и откликнусь на стрекало всякий раз, когда вы примените его?
Реза, казалось, лишился дара речи, но его госпожа была скроена из иной ткани.
— Конан, это и в самом деле было ошибкой, и совершила ее я. Я думала… прости, но я думала, что киммериец…
— Вы думали, что киммериец и есть бык? И господин Акимос, несомненно, думал то же самое?
Ливия кивнула, а затем ее полные губы изогнулись в кривой усмешке.
— Капитан Конан, это чаша была свадебным подарком моей матери.
Конан посмотрел на винную чашу в своей руке. Она была сделана из инкрустированного бирюзой серебра, с металлом в палец толщиной. Он, сам того не ведая, так сжал чашу, что та стала плоской, как устрица.
— Ну, сударыня. Вот вам подарок. Не считайте киммерийца дураком, пока тот не докажет этого. Иначе он может счесть дурой вас, а в Киммерии дураков отдают на расправу волкам и вьюгам.
Ливия сглотнула и кивнула, а затем снова улыбнулась:
— Я запомню. Но вы должны учесть вот что. Мы в Аргосе знаем другие народы в основном по их торговцам, а Киммерия присылает в нашу сторону мало таких.
— Тогда, по крайней мере, не слушайте того, что говорят другие. Полагайтесь на собственные глаза и уши.
— Обязательно, — пообещала Ливия. — Но подумайте, если б господин Акимос именно так и поступил, то где б вы сейчас были с вашими людьми?
Конан все еще не настолько отошел от ярости, чтобы ответить ей улыбкой, но кивнул:
— Давайте считать сегодняшнюю ночь честной дракой, где никто не пострадал. И как насчет другой чаши и вина в ней?
— Капитан, уже поздно, — начал было возражать Реза.
— Да уже почти клятый рассвет, — проворчал Конан. — Но я не хочу ложиться, пока мы не решим, как разделаться с Акимосом. Со мной нельзя обращаться как с дурачком, думая, что я послушно исполню все, что мне велят, — только не со мной и ни с кем из подчиненных мне.
Если б он уже не сплюснул чашу, то его сжавшаяся рука завершила бы работу.
Ливия сама принесла другую чашу — на этот раз простую оловянную — и кувшин вина. Затем она села, и платье спало так, что одно нога оголилась до колена. Она была такой же стройной, как и все другие виденные Конаном части тела Ливии.
— Полагаю, вы захотите привести своих людей с постоялого двора, — начала Ливия. И Конан и Реза дружно покачали головами. — Сколько человек может бросить против нас Акимос, если он уповает больше на сталь, чем на чары? — спросил киммериец.
— Не больше трижды двунадесяти, — прикинула Ливия.
— Тогда мои десять и пятнадцать Резы будут иметь преимущество над любым противником меньшей численности, — сказал Конан. — Мы обороняемся, мы знаем дом и не позволим застать себя врасплох.
— Конан, ты говоришь словно капитан Хаджар, — удивился Реза.
— Я почти год прослужил под его началом, — ответил Конан.
Лицо Резы скривилось, а затем покраснело.
— А кто такой этот капитан Хаджар? — спросила Ливия.
Реза пустился в длинное описание туранского капитана, научившего Конана столь многому из искусства цивилизованного ведения войны. Через некоторое время Ливия подняла руку, останавливая его.